Я сразу же почувствовал к ним неприязнь. Моя интуиция, этот тихий голос внутри, настойчиво мне подсказывала, что именно от них и исходит как раз таки главная опасность…

Рабочий стол в кабинете настоятеля монастыря пребывал в состоянии художественного беспорядка.

Отодвинув в сторону нагромождавшие его бумаги, отец Ираклий вопросительно уставился на меня. Выдержать взгляд игумена было непросто. Даже очень непросто. Он отличался такой пронзительностью, точно просверливал меня насквозь.

– Я хотел бы поступить в монастырь, – объяснил своё появление я. – Если, конечно, есть такая возможность, и если я могу быть вам чем-то полезным.

Отец Ираклий снял с головы свою чёрную камилавку. Под ней обнаружился высокий лоб интеллектуала и длинная прядь пепельно-серых, серебристых волос.

– Рабочие руки нам, конечно, нужны, – сказал он. – Рабочих рук у нас, увы, не хватает. Но позвольте всё же полюбопытствовать, а что стоит за этой вашей инициативой? Стремление послужить Богу или, извините, у вас просто не задалась жизнь?

– Не задалась жизнь, – опустил глаза я и, сосредоточившись на носках своих ботинок, неторопливо поведал всё то, о чём мы накануне договорились с Семёном.

– То-есть, намерений принять монашеский постриг вы пока не имеете? – уточнил настоятель.

– Пока не имею, – помотал головой я. – Я просто хочу вернуть какой-то смысл в свою жизнь. А то, понимаете, и жить-то не хочется, если в ней нет никакого смысла.

– Ну, а почему вы пришли за этим именно в монастырь?

Я пожал плечами.

– Не знаю, прав я или не прав, но мне почему-то кажется, что монастырь – это то самое место, где можно обрести умиротворение и покой. А умиротворение и покой – это как раз то, чего мне сейчас так сильно не хватает.

Отец Ираклий повернулся к окну. Я только сейчас заметил, что у него был какой-то приплюснутый затылок. Я внимательно вгляделся в его лицо: высокие скулы – признак железной воли; кавказский, с горбинкой, нос…

И тут настоятель резко вернул голову в прежнее положение. Он, по всей видимости, почувствовал, что я пристально его рассматриваю.

Я снова смущённо опустил глаза. Не воспринял бы он это моё внимание к себе враждебно!

Воцарилась томительная тишина. Я покосился на дверцу серванта, в стекле которого вырисовывалось отображение игумена – он задумчиво наблюдал за моими, то поглаживавшими, то щипавшими друг дружку пальцами.

Я развёл руки в стороны и крепко сжал кулаки. Нет, что ни говори, а я всё же плохо умею владеть собой!

– Человеческая душа – это потёмки, – наконец вымолвил отец Ираклий. – Бывает, что её обладатель не в силах с ней совладать. К нам приходят разные люди. Встречаются и такие, как вы. У каждого своё прошлое, и у каждого имеются свои проблемы.

И он откинулся на спинку кресла.

– Ну, что я вам могу сказать? Некоторые, побыв у нас с месяц, уходят. Понимают, что пришли сюда, не подумав. По большей части, это молодые ребята, которые рассудили, что ежели девица им не дала, то и Армагеддон уже настал. А некоторые остаются. Случается, что и навсегда остаются. Сначала служат трудниками, потом послушниками, ну а затем уже принимают постриг. Как будет с вами – и я не знаю, да и вы, наверное, пока не знаете, – со вздохом промолвил он. – Как говорится, поживём – увидим… Ну что ж, давайте попробуем. У вас имеются какие-нибудь документы?

Я с облегчением кивнул и вытащил из кармана куртки свой паспорт.

– Чернышев Евгений Николаевич, – прочёл моё имя игумен и заглянул на следующую страницу. – Город Москва? – удивлённо воскликнул он. – Так это получается, что вы не из местных! И чем же вас так привлекли, интересно, наши края?