– Борька, Полина, цыц! – прикрикнул на них проходивший мимо ворот монах: чёрные волосы, узкое лицо.

Я вежливо поздоровался и смущённо изложил ему цель своего визита…

Настоятель Свято-Успенского Усть-Бардинского мужского монастыря игумен отец Ираклий мне в приёме не отказал. Но в ожидании оного мне пришлось провести порядка двух часов на скамейке, что стояла у монастырского храма.

Сначала я ждал, когда закончится утренняя литургия, – как мне объяснили, это самое важное богослужение, на котором восславляют Господа нашего, – а затем настоятель ушёл по каким-то своим делам, и мне опять пришлось его ожидать.

Чтобы скоротать время, – а лучший способ – это чем-то себя занять, – я принялся изучать проходивших мимо или просто попадавшихся мне на глаза насельников монастыря, втайне надеясь заприметить среди них и Радика.

Поглядывая на этих людей из совершенно чуждого для меня мира, я испытывал тоскливое одиночество и уныло вздыхал: эх, мне бы ваши заботы, господа отшельники!

Первыми, на кого я обратил внимание, стали отец Митрофаний и отец Феодор. Два закадычных друга, и в то же время явные антиподы! Причём антиподами они были во всём, начиная от черт своей колоритной внешности, и заканчивая особенностями своего характера.

Толстый, круглолицый, пышнощёкий отец Феодор смотрелся полной противоположностью на фоне худого, костлявого и узколицего отца Митрофания. А суетливость и истеричная нервозность последнего, – среди насельников его именовали просто Митрошкой, – явно контрастировала со спокойствием и степенностью излучавшего респектабельность отца Феодора.

А может именно это и предопределило их дружбу? Ведь в жизни тоже имеет место эффект разнополярности магнитных полюсов!

Я впервые увидел их, когда они, увлечённые оживлённой беседой, выходили с утренней литургии. И предмет их беседы был каким-то очень уж философским. Вот что, помнится, уловил тогда при их появлении мой слух.

– Поэзия, отец Митрофаний – это ничтожнейшее искусство, которое питается одними лишь эфемерностями!

– Но псалмы, отец Феодор, они ведь тоже рождены поэзией!

– Псалмы, отец Митрофаний, рождены божественным вдохновением, а ваша поэзия заботится всего лишь о наслаждении!

– Нет, поэзия – это тоже божественное вдохновение! И вам не переубедить меня в этом, отец Феодор!..

Вторым, кто обратил тогда на себя моё внимание, был отец Киприан. У него были две сразу же бросающиеся в глаза основные приметы: лёгкая хромота на левую ногу и уж слишком откровенное косоглазие.

Особенно в этой паре выделялось второе. Даже если он смотрел на тебя прямо в упор, всё равно казалось, что он нацелился куда-то вбок.

В отличие от своих собратьев, Феодора и Митрофания, отец Киприан не остался равнодушным к моему присутствию.

– Кому вчера впаяли там епитимью? – сразу же огорошил меня вопросом он.

Но поняв по моему лицу (какую там ещё епитимью?), что по отношению ко мне этот вопрос прозвучал, ну, как-то явно уж невпопад, он досадливо отмахнулся и быстрым шагом направился к колокольне.

Чуть позже я узнал, что он был «правой рукой» настоятеля.

После отца Киприана моё внимание сосредоточилось на одной небольшой, кучковавшейся у ограды, компании. Она привлекла моё внимание тем, что манеры трёх составлявших её послушников, – то, что это были послушники, я понял по их подрясникам и скуфейкам, – как-то не совсем гармонировали с приличествующим им иноческим саном.

Приблатнённая жестикуляция, хриплые голоса и специфические выражения их лиц, – специфические в том смысле, что в них не было и тени присущей монахам отстранённости от всего мирского, – не оставляли никаких сомнений в том, что это были те самые бывшие заключённые, о которых мне накануне упоминал Семён.