– Прости, я танцую гораздо хуже, чем играю на скрипке, – признался Карл.

– Я тоже хочу играть! – потребовал мальчик. – Научи меня!

Карл переглянулся с Иссоа.

– Инструмент велик для тебя, – сказал Карл. – Ты не сможешь держать его правильно. На Теллус я заказал бы тебе уменьшенный вариант, в четверть этого. А здесь никаких «виолино» не делают.

– Почему?..

– Потому что на Тиатаре они никому не нужны.

– Как? А мне?.. Мама, папа, давайте потребуем, чтобы нам привезли или сделали Geige! Только маленькое. Для меня.

Карл пытался ему объяснить, что ни быстро, ни просто это не выйдет. Нужны чертежи, особые материалы, опытные мастера, и сам процесс изготовления инструмента может длиться несколько месяцев – даже на Теллус, где скрипки учились производить в течение нескольких столетий. А на Тиатаре такого опыта вовсе нет. Можно попробовать заказать аналог из пластика, но звук будет заведомо ненатуральным. Не таким, как у этого подлинного, очень старого инструмента.

– Тогда учи меня прямо на этом!

– Ульвен, ты не можешь приказывать дяде Карлу, – мягко одернула сына Иссоа.

– Могу! Я принц!

– Карл наш друг. С друзьями нельзя обращаться невежливо. Ты разве слышал когда-нибудь, чтобы я или твой отец говорили в таких выражениях с госпожой Хранительницей или с обоими господами баронами?

– Нет, – смутившись, признался Ульвен.

– С твоей стороны уместно было бы извиниться, – заметил Эллаф.

– Bitte um Verzeihung, – тотчас сказал Ульвен с умилительной кротостью. – А как будет «госпожа Хранительница»?

– Frau Bewahrerin, – ответил Карл. – Если очень вежливо, то «милостивая госпожа», «gnädige Frau».

– Und zwei gnädige Herren Barone, – мгновенно подхватил Ульвен, непринужденно сладив с немецкой грамматикой.

– Неужели ты будущий космолингвист? – умилилась я.

– Или будущий музыкант, – возразил барон Максимилиан Александр.

– Музыкант-император – такого еще не бывало, – сказала Илассиа.

– А Иссоа? – напомнил Карл.

– Да, я пела когда-то, – согласилась она. – Но давно не пою. Даже дома.

– Почему? У тебя ведь такой замечательный голос, – напомнила я. – Мне казалось, что ты перестала петь, когда длился траур по брату…

– Нет. Причина не в том, – призналась Иссоа.

– А в чем же?

Она обняла Ульвена и нежно, но повелительно приказала ему: «Ступай, мой милый, во двор к другим детям, тут взрослые разговоры. Потом мы тебя позовем».

Вид у мальчика был недовольный, но препираться с императрицей он не счел для себя возможным. Какие-то правила этикета родители ему очевидно успели внушить, раз уж он понимал, что титул принца влечет за собой как права, так и обязанности.

Интересно, так ли воспитывали в свое время другого Ульвена?.. И таким ли он был? Бойким, властным, напористым, неуёмно пытливым?.. Еще рано судить о том, насколько племянник и дядя похожи характерами. Внешне, пожалуй, различия очевидны: у мальчика глаза зеленовато-карие, а не коричнево-серые. И в них более явственно угадывается неотразимо проникновенный взгляд его матери – алуэссы.

Смех и детские крики во дворе возобновились. Видимо, все накинулись на Ульвена с расспросами, что такое забавное происходило в гостиной, а он объяснял на смешанном уйлоанско-немецком про «виолино» и Geige, или сердито отмахивался, когда вопросы казались ему несуразными.

– Дорогая Иссоа, ты что-то начала говорить, – напомнила я.

– Да, Юллиаа. Почему я совсем перестала петь и спрятала виолино в сундук. Это не из-за брата. Вернее, не только из-за него. А… Илассиа, Эллаф и Карл сами слышали. Но, может быть, не поняли, что я сделала там, на Лиенне.

– Ты издала ужасающий вопль, – вспомнил Эллаф. – От которого всех как будто пришибло. И пока ты кричала, никто не посмел даже пошевелиться. Кроме Карла.