– Честно говоря, не совсем, – отвечаю заторможенно, голова раскалывается, – с чего такая доброта, а вдруг они чего плохое сделают, специально навредят?! Мало ли. Может, от свидетеля так избавиться хотят?!

– Боже, Полечка! Откуда такая недоверчивость?! Эта столица с такими законами жестокими, значит. Ты же у меня светлый добрый человек. Почему думаешь о таком?! Тяжко тебе приходится там, да?

Если бы ты знала, мам…

– Я просто беспокоюсь. То они в сухой отказ шли, а сейчас вот кардинально изменили свое мнение, а вдруг…

– Ничего не сделают, дочка, более того – всю компенсацию выплатят! Не только лечение, но и то, что полагается отцу по закону. Сумма немаленькая, мы теперь нормально жить будем. Им выгоднее от нас отвязаться, нежели огласить нарушения. Там у них проблемы. Конкуренты есть, в этой войне им не нужно, чтобы их недочеты всплывали, поэтому легче человеку лечение оплатить, нежели миллионы терять…

– Антонина Сановна… – слышу посторонний голос.

– Ну как там, доктор?

– Операция прошла успешно.

– Поля, мне пора, это врач. Все дочка, выдыхай. Хорошо все!

Мама отключается, а я смотрю на погасший дисплей. Радость имеет привкус настороженности, но все же я прикрываю глаза и опираюсь затылком о холодную дверь позади меня.

Папа выкарабкается. Это сейчас самое главное.

Встаю и разуваюсь, сдираю с кожи прилипшие джинсы и закидываю всю одежду в стиралку. Хочу стереть все следы Шахова с моего тела и жизни. Жаль, воспоминания так же не заглушить, а память не промыть.

На слабых ногах иду в душ, долго вожу губкой по воспаленной коже, замечаю следы от его щетины, и кожа идет мурашками только от одного короткого воспоминания того, как до одури приятно чувствовать мужские губы и острую ласку.

Выбираюсь из ванны, сил нет ни на что. Обматываюсь полотенцем и как есть падаю на старенький продавленный диван, который служит мне кроватью. Постель свою даже не застилаю. Меня вырубает молниеносно. Я уплываю в глубокий сон без сновидений. Давно я так не высыпалась, но просыпаюсь я от страшного стука и трезвона…

Кое-как соскребаю себя с дивана и босыми ногами шлепаю к входной двери. Заглядываю в глазок и обмираю. Не думала, что увижу Алевтину Михайловну так скоро.

– Отпирай! Журавлева! Открой! Что ты там делаешь?! Знаю же, что дома. Ключ в замке! Чем занимаешься в моей квартире, что хозяйку не впускаешь?!

Кричит на весь дом, а меня так и подмывает ответить. Нет меня! И морду лица вашу одутловатую я не хочу видеть еще как минимум две недели!

– Открой!

Рявкает так, словно знает, что смотрю на нее в глазок. Сердце опять наполняется предчувствием, но не открыть не могу. Попросту потому, что знаю – у хозяйки квартиры имеются ключи, а начинать разговор со ссоры не хочется.

Делаю оборот ключа в замке и распахиваю дверь. Женщина не ждет ни приветствия, ни приглашения.

– Чего здесь творишь? – проговаривает с порога и, отодвинув меня, проходит внутрь старой обшарпанной халупы, которой я, как могла, придала уют. Попыталась отмыть, но не слишком преуспела, правда. Обои кое-где просто держались на соплях, потолок в желтоватых пятнах показывал нечистоплотность верхних соседей.

– Так-так-так.

Алевтина Михайловна, не разуваясь, проходит вглубь своих владений с лицом королевы, снизошедшей до простых смертных, заходит в единственную комнату – гостиную – спальню, затем идет на кухню. Бесцеремонно принимается открывать шкафы, а я в полном шоке наблюдаю за тучной дородной женщиной в ярко-сиреневом платье и черном бархатном пальто. Вид затрапезный, нафталиновый, с ярким уклоном в сторону буржуазии. Не хватает только широкополой шляпы и гипюровых перчаток для полноты образа мадам.