Возможно, у меня сотрясение, а я ещё придумала решать философские вопросы. Вот только любопытство показывает свой лисий носик. Узнать бы ещё, какая магия мне доступна.

– Молли, что, правда, я владею магией? – спрашиваю я шёпотом у служанки, она лишь кивает в ответ.

Я, повинуясь бессознательному импульсу, решительно направляюсь к красавчику милорду. Безумству храбрых поём мы песню, и я храбрая до отчаяния.

– Леди Катриона, вы что творите? – взрывается негодованием Молли, её кудряшки, выбившиеся из-под чепчика, подрагивают в такт словам. – Доктор, это всё ваши бредни. У клана Макхью осталась только миледи, а вы и её хотите погубить.

Её аж трясёт, как она взвинчена. Полная грудь вздымается под лёгкой пелеринкой. Шумное дыхание и сквозняки развевают лёгкую накидку, оставляя на обозрение выдающиеся достоинства её фигуры. Доктор шумно сглатывает.

– Вы слышите меня? – Молли повышает голос на доктора, уперев руки в бока. Её глаза метают молнии, а доктор не отрывает от неё взгляда. – Доктор?

– А? Что? – приходит он в себя, отрываясь от разглядывания прелестей служанки.

– Я повторяю, что я не дам убить хозяйку магией, – грозно говорит она.

– Но милорд тогда, вероятнее всего, умрёт, – беспомощный перед напором Молли, говорит доктор.

– Если выбирать, то пусть лучше умрёт незнакомец, чем леди Катриона, – резко отвечает Молли. Она непреклонна в своём желании сохранить для клана госпожу.

Судя по её реакции, знает она о магии хозяйки гораздо больше, чем говорит доктору.

– Тогда я снимаю с себя всякую ответственность, – поднимаясь произносит доктор с негодованием. – Я удаляюсь. Если милорду станет хуже, посылайте за мной.

Для него важнее всего жизнь пациента. А я не его пациент, а значит, либо помогаю, либо не представляю для него интереса.

– Господин Вейн, – повторяю я за Молли его фамилию, – вам нет нужды уезжать. Я распоряжусь, чтобы вам выделили лучшую гостевую комнату.

Он важно кивает и выходит вслед за Молли.

Я же обтираю лицо, шею, грудь милорда оставленным доктором раствором. Райтон не реагирует. Я, испугавшись, что он покинул этот мир, прикладываю ушко к его груди. Еле-еле улавливаю стук его сердца, которое бьётся с частотой на счёт три.

Я словно прилипаю к нему. Хочу подняться, но какая-то неведомая мне сила удерживает меня на милорде. Не могу сказать, что мне это неприятно, но всё же хотелось бы обниматься не с бесчувственным больным, а с живым милордом Арганте.

От него начинает исходить тепло. Меня словно вместе с ним погружают в кокон. Исчезает комната, затем замок и весь мир. Я кружусь в его объятиях где-то в невесомости. Лёгкость, с которой начиналось наше погружение, уходит, и на тело наваливается свинцовая тяжесть. Я уже не могу парить, я падаю в темноту. Ещё немного, и разобьюсь о скалы Драконьего перевала.

Милорда нигде нет. На каком кругу кружения нас разлучили?

Меня принимает в свои сладкие объятия тьма. Нет ничего ни горя, ни разочарования. Только покой и тишина. Я не чувствую тела, не ощущаю ударов сердца, не слышу желаний души. Я растворилась во тьме и мне так хорошо, что я не хочу возвращаться.

– Леди Катриона, очнитесь, – слышу я откуда-то издалека испуганный голос Молли. Всё-таки она, несмотря на свой молодой возраст, поведением напоминает «мамочку». Носится со мной, как курица с яйцом, квохчет, заботится. Что ни говори, но для человека, который отродясь не видел никакой заботы, Молли – дар богов.

– Это вы виноваты, доктор, со своей просьбой, – причитает она, легонько похлопывая меня по щекам. – У хозяйки отзывчивое сердце и она всё-таки начала лечить этого пришлого, не заботясь о своём клане.