– Сильнее! – застонала она, схватила обрывки ткани и потянула ее и та разошлась, растеклась веселой тенью, полностью обнажая груди, протянула разрыв до нижнего предела своего, и на мгновение я весь покорился лучистой мгле, я замер, покачнулся, чуть не упав на правый бок, а когда совладал с собой, то не мог более позволить себе умеренности. Повалившись на девушку, я прижал ее левым боком, обхватил ее левую ногу своей правой и мог теперь действительно использовать всю силу мою.

– Вот! – успела выкрикнуть она и дальше слышимы были от нее только стоны, становившиеся все более громкими и визжащими, но не требовавшими ничего, кроме продолжения пытки.

Со всей возможной силой и так быстро, как позволяли то условия плоти и самой материи я погружал в нее блистающий фламар, оскалившись при этом, радуясь злобному вдохновению, сожалея о том, что не стал ее выбором самый крупный из всего набора и раздумывая над тем, не следует ли мне вскочить и схватить его, облить его очищающим раствором и затолкнуть, разрывая губки ее влагалища, намекая ее лону, как будет оно чувствовать себя, когда решится произвести на свет ребенка.

Влажные сочные звуки сопровождали перемещения фламара, тело девушки не прекращало обильных истечений, а я оказался теперь слишком близко к ним и они стали единственным известным мне ароматом, заполнили собой ноздри мои, растянули их, выжгли из них столь любимое мной смиренное благоухание плотоядных цветов. Особенно же беспокоила меня непозволительная близость к вместилищу ее наслаждения, опасная и угрожавшая в ближайшие дни многими недомоганиями, но даже эта угроза не могла уже остановить меня, ибо я уподобился пьянице, знающему о грядущей головной боли и тошноте и все же продолжающему пламенеющие возлияния.

Тело ее даже не тряслось, а неистово, припадочно дергалось подо мной, словно некая сторонняя сила рывками тянула его то вниз, то вверх. Все оно напряглось, сжалось, насторожилось. Несколькими всхлипывающими восторгами она приподнялась, выгнулась, а затем закричала и влагалище ее забилось, выталкивая из себя фламар и теперь мне приходилось удерживать его, чтобы того не произошло и я чувствовал себя слегка уязвленным, не ощутив приближения ее оргазма.

Дождавшись его отступления, я вскочил и встал возле кровати, чувствуя под ногами в тонких носках прохладный деревянный пол. Кулаки мои не желали разжиматься, ноздри раздувались, сердце пыталось пробиться к легкому, вцепиться в него клыками, разорвать его влажные стенки, прорваться в аппетитную пустоту. Фламар все еще находился в ее теле, наполовину торчал из нее, подрагивая от продолжавшихся остаточных сокращений, призрачного эха наслаждения, волновавшего ее мягкие бедра. Правая нога ее вытянулась, левая оставалась полусогнутой, пальцы вытянутых рук сжимали и отпускали простынь, обрывки ночной сорочки собрались под ее ребрами пенистой темнотой. Опустив веки, она лежала, постанывая в отстраненном изнеможении и никак не ответила, когда я извлек из нее фламар и я чувствовал себя довольным своей работой.

– Доктор! – только когда я вернул его к оставшимся в тот день без женщины собратьям, голос пришел к ней, пусть и в самом слабом, едва слышном полумертвом воплощении своем. – Кажется, мне никогда не было так хорошо.

– Прекрасно, моя дорогая. – стальные тигры с щелчком вонзили свои клыки в защелки. – Именно для этого я и прихожу к вам.

Случай ее все больше напоминал мне встречавшееся ранее только в учебниках и требовал, как верно указывал Кабросс, не только значительно более внимательного изучения, но и немного других воздействий и наблюдений. Перед уходом я снова заглянул в кабинет инженера, отрывая его от математических вычислений, вершимых при помощи триединой логарифмической линейки.