Сокрушенно вздохнув, я отпустил ее покрасневшие груди, повернулся поудобнее и приподнял ткань над вздымающимся лобком, обнажив для удобства и живот. На него я положил левую ладонь, правой же, приблизившись, отчего поднялись над полом мои туфли, сжал ее правое бедро чуть выше колена, позволяя ей привыкнуть к моему прикосновению и вспомнить его. В последнем она, судя по всему, не нуждалась. Не было ни дрожи, ни попытки свести вместе колени. Вместо этого бедра ее разошлись, позволяя мне увидеть аккуратные и светлые между ними губки, почти неприкрытые волосками, довольно густыми над ними, пребывавшими в аккуратной ровности, подстриженные согласно прошлогодней иностранной моде, все еще сохранявшейся в нашей весьма удаленной части страны.

Прижав ладонь к ее лобку, я совершил несколько круговых движений, слегка сжимая и поглаживая, радуясь наличию обильной плоти над лобковой костью, с оторопью вспоминая некоторых моих тощих пациенток. Затем, вывернув запястье, я опустил руку и пальцы мои коснулись горячих губок, осторожно раздвинули их, обливаемые обжигаюшей влагой, позволяя среднему и безымянному проникнуть в гладкие, скользкие глубины, отчего правая нога женщины согнулась, а сама она, застонав, подалась навстречу мне, закинув правую руку за голову, левой хватаясь за левую же грудь.

В детстве я посвятил немало времени игре на различных музыкальных инструментах, больше всего преуспев в гитаре и фортепиано. И если первой я не касался уже много лет, то второе неизменно появлялось в любом моем доме, каких бы денег то не стоило. В ранние годы мне пророчили славу великолепного исполнителя. Учителя хвалили мои усидчивость и чувство ритма, а длина пальцев и способность слышать то, что один из них называл внутренним потоком музыки, служили естественной предрасположенностью к тому занятию. В некий момент музыка наскучила мне. Побывав на множестве фортепианных концертов, я заметил среди зрителей по большей части чопорных стариков и экзальтированных старух и не захотел становиться знаменитостью среди подобных персон. Но взбитая клавишами в переливчатую пену фуги подвижность пальцев оказалась существенным подспорьем в моей врачебной карьере.

Теперь они кружились, суетились, сгибались и выпрямлялись в глубине женского лона, сходясь и раздвигаясь, пребывая в неустанном, переменчивом, ритмичном несовпадении. Тело женщины радостно отвечало на него, изгибаясь, поворачиваясь, взбивая ногами простынь, сминая руками подушки. Смущаясь собственных стонов, она прижала к губам правую руку, левую вытянула, цепляясь за львиную морду посреди резного темного изголовья, всхлипывая и дергаясь, а вскоре тело ее затряслось, вздымая лобок и мне пришлось напрягать руку для того, чтобы пальцы мои оставались в ней и левой ладонью я почувствовал возникающие в ее плоти волны. Живот ее напрягся, задрожал, она вскинула согнутую правую ногу, обеими руками вцепилась в свои груди, сжимая их с такой силой, что мне показалось, будто затрещала разрываемая ткань и взвыла, извергая из себя гремучий стон, обливая мои продолжавшие движение пальцы пылающей влагой.

Вытерев их извлеченным из кармана жилета носовым платком, я поднялся, с любопытством осматривая следы причиненного ею разрушения. Приползший с океана ветер ворвался в разбитое окно, вскинул прозрачную белую занавесь едва ли не до потока.

– Доктор, – она лежала с закрытыми глазами, едва заметно шевеля вытянутыми ногами, поглаживая пальцами шелк и шепот ее был услышан мной лишь потому, что в университете нас учили прислушиваться даже к мертвым.