Доктор пошел рядом с супругами.

По правую и по левую сторону улицы Мазагран, против кондитерской Миремон, выстроились парные экипажи. В них приехали в кондитерскую люди биаррицкого высшего круга. Кучера, по местной моде в лакированных черных шляпах, в черных куртках с позументами нараспашку и в красных жилетах, покуривали на ко́злах папиросы. Против кондитерской на тротуаре стояли зеваки и смотрели в распахнутую настежь дверь на сидевшую за столиками публику. Супругам Ивановым и доктору Потрашову, подошедшим к кондитерской, пришлось проталкиваться сквозь толпу, чтоб попасть в кондитерскую. В кондитерской, представляющей из себя всего одну большую комнату, все столики были заняты. Проголодавшиеся перед обедом посетители с каким-то остервенением пожирали сладкие пирожки. Перед многими были чашки с шоколадом. Некоторые, которым не хватило места, ели пирожки стоя, прислонившись к прилавку и держа блюдечко с пирожками в руках. Большинство явилось сюда с концерта классической музыки, бывшем в казино. Некоторые дамы были еще под впечатлением выслушанных музыкальных пьес и в разговоре друг с дружкой закатывали под лоб глаза и восклицали:

– C’est délicieux! C’est fameux![39]

Супруги быстро окинули взорами помещение. Прежде всего им бросилась в глаза несколько сгорбленная тщедушная старушка, вся в черном, с митенками на руках, с желтым лицом и вострым носом. Перед ней стояла тарелка с пирожками, но сама она их не ела, а, ломая ложечкой по кусочку, скармливала трем, самого разнообразного вида, маленьким собачонкам, помещавшимся на коленях у ее приживалки – тощей пожилой дамы с помятым лицом, в помятой накидке. Приживалка, сидевшая около того же стола, при этом блаженно улыбалась и говорила по-русски:

– Теперь для Тото кусочек… Теперь для Муму кусочек… Теперь для Лоло… Что это? Лоло-то уж не кушает?.. Обвернулся?

– Сыт, должно быть, – отвечала старушка. – О, Лоло не жаден и всегда первый отстает от всякого угощения! Милый… – наклонилась она к собачонке, причем та, улучив момент, лизнула ее в нос.

– Тогда передайте, ваше сиятельство, Тотошке.

– Тотошке я с яичным кремом кусочек дам. Он с кремом любит. Послушай… Не хочет ли Лоло-то пить? Оттого, может быть, и не кушает? – спросила старушка.

– Как сюда ехать, ваше сиятельство, так только что напоила молочком. Ну, если ты сыт, Лолоша, то благодари княгиню, поцелуй у нее ручку, – обратилась приживалка к собачке.

– Он уж благодарил. Оставь… Он лизнул меня.

И опять началось:

– Тотоше кусочек… Муму кусочек пирожка. Вот Муму сколько хотите будет кушать. Она жадная-прежадная девочка.

– Княгиня Храмова из Москвы… – шепнул супругам Ивановым доктор Потрашов, кивнув на старушку. – Она здесь Thermes Salins[40] принимает. Это уж ванны не из морской соленой воды, а из соленого источника. Вода его почти вдвое солонее морской воды.

К княгине подошел совсем расхлябанный молодой человек, тощий, с истощенным лицом, в черных усах щеткой и с моноклем в глазу, и произнес по-французски, стараясь сделать масляно-блаженную улыбку:

– Смотрю я на ваших собачек, княгиня, и любуюсь. Какая прелесть!

– Merci, mon bon…[41] – отвечала старушка, тоже блаженно улыбнувшись. – Эти собаки все равно что люди. А вот моего Тото я даже считаю умнее многих людей. Вообразите, он иногда даже философствует, – прибавила она уже по-русски.

– Неужели? – удивился молодой человек.

– Верно, верно. Тотоша, ты философствуешь? – спросила мохнатого черненького песика княгиня.

– Гам, гам… – пролаял песик.

– Видите, отвечает, что да.

– Восторг! Один восторг! – воскликнула приживалка, взяла собачку за голову и чмокнула ее в мордочку.