Он объясняет еще что-то, и размахивает руками, и поминутно поправляет сбившуюся набок бабочку. Мало-помалу Маша и Крис перестают его слушать. Они смотрят друг на друга.

«Не обращай внимания, Маш, – как будто советует Крис. – Помнишь нашу песню? Пусть они все говорят, что ночь будет вечной. В общем, пусть говорят что хотят… Мы будем играть по их правилам и все равно победим».

«Ты веришь?»

«Я верю».

«А я буду верить тебе».

«Держись, – неслышно шепчет Крис. – Ты супер».

Бледные машкины щеки заливает легкий румянец, и от этого она становится еще красивее. Только это хрупкая, эфемерная, ускользающая красота, точно как ее голос – ломкий, почти мальчишеский, и такой же недолговечный: кажется, вот-вот последняя волна мутации проедет танковыми гусеницами по связкам и уничтожит всю эту прелесть навсегда.

Говоря проще – от Маши сейчас глаз не оторвать.

– Девушки, спокойнее! – сердится Фил Филиппович. – Глаза таращить перестаем! На сцене смотрим только на дирижера! То есть на меня. Пока программу худсовету не сдадим – никакой личной жизни!

– Да мы поняли, – говорит Крис за всех.

В темных кулисах перед сценой Крис сталкивается нос к носу с гармонистом. Он совсем молоденький, светленький и голубоглазый. И где Фил такого откопал, думает Крис. И как он его прослушивал.

Гармонист замирает и хлопает глазами, как старинная немецкая кукла.

– Тебе чего, Серега? – спрашивает Крис.

– Да я просто… это…

– Не тяни, мне еще гитару подстроить надо. Тебе-то хорошо, твой ящик всегда в тонусе…

– Ага, конечно, – обижается Серега. – Аккордеон – очень сложный инструмент. Там строй даже от давления воздуха зависит… плюс когда холодно, язычки замерзают… да еще, блин, неодинаково – одни больше, другие меньше…

– Прекрати, – машет руками Крис. – Язычки у него. Чего сказать-то хотел?

– Н-ну… я попросить хотел. Ты когда соло в романсе играешь, стой лицом ко мне. Ну, или вполоборота. Чтоб я аппликатуру видел. Я поведу второй голос контрапунктом, офигенно будет.

– Тебя Фил сожрет заживо за такие финты. Он перед комиссией знаешь как трясется?

– Да наплевать. Зато хоть услышим, как это все звучит в большом зале. Может, в последний раз.

Вот здесь Крис смотрит на него с интересом.

– Ладно, – говорит она. – Я поближе встану. Будешь видеть гриф. Это все?

– Ну и вообще. Успешно тебе отыграть.

– И вам того же.

Крис шутливо протягивает ему руку, он – легонько пожимает. Подушечки у него на пальцах упругие, но не грубые. Стучать по клавишам не так тяжело, как по струнам. Ну, или это гитаристы так думают?

Он перебирает ее пальцы, будто пересчитывает. Хоть и неловко, зато очень нежно.

Крис жмурится от удовольствия. Ч-черт. Нужно остановиться.

– Больше не делай так, – просит она.

– Почему?

– Ты все равно не умеешь.

Далеко по коридору, за серегиной спиной, хлопает дверь. Там музыканты выходят из гримерки. Серега беспомощно оглядывается.

– Я могу научиться, – говорит он.

– Ты даже не знаешь, что бывает дальше.

Сергей краснеет на глазах.

– Ты мне покажешь, – говорит он. – Основные… аккорды…

– Дурачок. Иди переодевайся. Смотри, ваши все уже в костюмах.

Непонятно почему, но Сергей улыбается. Радуется, что его дурачком назвали? Интересно, фольклористы все такие?

Он разворачивается и уходит. Крис разминает пальцы правой руки. Медленно подносит ладошку тыльной стороной к губам. Она еще чувствует на своей коже чужой запах. Еле заметный запах сигаретного дыма, выдохшегося парфюма, мальчишеского тела – или еще чего-то такого, древнего и дикого. Это странное ощущение.