Пересветова обращалась к художнице с просьбой спасти её жизнь, поддержать угасающий огонёк: „Многого я не прошу, понимая, в какое время мы живём. Мне нужно продержаться лишь неделю, одну лишь неделю, всего семь дней до того момента, как мне заплатят за выполненную работу. Меня может спасти самая маленькая толика съестного. Две, только две небольших картофелины, четверть самого маленького качана капусты, одна морковка и одна луковица. С их помощью я смогу продержаться неделю, как это уже однажды было. Во имя нашей прежней сердечной дружбы, Нина, не дайте мне погибнуть голодной смертью, не откажите в помощи!“[637]

Голодающие были вынуждены просить о помощи у хронически недоедающих. Впоследствии, пытаясь оправдать губительную экономическую политику РКП(б), Ленин признал, что те жертвы, которые вынесли за это время рабочий класс и крестьянство, были, можно сказать, сверхъестественными. Апологет продразвёрстки и продотрядов разоблачил свой собственный строй: „Никогда такого недоедания, такого голода, как в течение первых лет своей диктатуры, рабочий класс не испытывал.“[638]

Негативные последствия советского продовольственного экспериментирования прослеживались повсюду. Однако и в лагере Белых продовольственный вопрос вызывал бурную критику. Неспособность Белого командования наладить снабжение вели к выступлениям, восстаниям и бунтам.

В добавление к этому все враждующие стороны гражданского конфликта и иностранной военной интервенции прибегали к методам изощрённого саботажа и диверсии. С продвижением фронта вражеские продорганы уничтожалось противником. Такое систематическое разрушение продовольственной инфраструктуры практиковалось со всех сторон: с Красной, с Белой, с повстанческой и со стороны интервентов. Оно вело к обострению голода на всех сторонам фронта и в глубоком тылу.

Даже „левый“ коммунист Н. И. Бухарин признавал, что были случаи, когда местные Советы и ревкомы, особенно в местностях, очищенных от белогвардейцев, запрещали вольную торговлю, не создав своих продовольственных аппаратов или, что ещё важней, не обеспечив хотя сколько-нибудь правильного снабжения населения через эти аппараты. Бухарин заключил, что в результате частная торговля делалась нелегальной, и цены повышались во много раз.[639]

В атмосфере финансового развала рост цен множил армию голодных. Люди жаловались на изнеможение и на то, как стал труден сам процесс жизни. Ольга Бессарабова, жившая в Воронеже, отметила, что читать и писать было трудно, трудно было также связать мысли в голове. Днём становился тягостен каждый звук, а ночью начинались проблемы со сном. Бессарабова продолжила: „Трудно бывает просто встать с места, чтобы лечь и заснуть, сижу, хочу спать, и больше[,] получается, не могу собраться с духом, чтобы встать.“[640]

Особенно тяжело переносить недоедание становилось в зимнее время. С усугублением продовольственного кризиса влияние голода на человеческий организм усилилось. Жизнь превращалась в летаргию. Некоторые от голода и холода стали постоянно засыпать.[641]

Среди населения также распространились трофические заболевания кожи. У женщин от голода прекращались месячные. Мужчины страдали импотенцией.[642],[643] По свидетельству одной современницы, от ужасной жизни у всех были отморожены и отгнивали оконечности, сходили ногти и слабело зрение.[644]

Мемуаристка О. И. Вендрых отметила, что лицо отекало, приобретало землистый цвет и покрывалось пухом из-за недостатка жиров, а все тело покрывалось нарывами: „Беспрестанно мертвеют конечности и отходят лишь когда их встряхиваешь вниз или кладешь в горячую воду, которую достать очень трудно. Дети зачастую родятся без костей. Меняются очень, так что, если недели две не видишься, то приходится рекомендоваться.“