В ту же секунду двери церкви распахнулись и внутрь влетели вооруженные люди в черной форме. На рукавах у них были нашивки в форме щита с красной трехглавой змеей, под которой красовался всевидящий глаз Великого Союза. Спецназ Кабинета Безопасности. Самсон сразу все понял. Он подсознательно ждал этого момента. Церковная деятельность была под запретом, и раз за разом Самсон нарушал закон. Проводя очередную службу, он мысленно представлял, что в любой момент его могут арестовать. Каждый раз, читая молитву, он был морально готов к тому, что в церковь ворвутся люди в масках и наденут на него наручники, он даже в некоторой степени хотел этого, желал, чтобы все закончилось. Но сегодня Самсона застали врасплох.

Бойцы построили прихожан в две шеренги и записали их данные в толстый журнал.

– Религиозные потребности нынче дорого стоят, господа, – выступал молодой человек, – вы рискуете лишиться работы, льгот, социального положения, а в некоторых случаях даже свободы, – он посмотрел на Самсона. – Меня зовут Присветов Филипп Кириллович, майор второго главного управления Кабинета Безопасности Великого Союза, отдел по обеспечению внутренней безопасности. Расходитесь домой, товарищи, в ближайшее время мы вызовем вас на допрос, и рекомендую явиться к нам добровольно. А вам, господин священник, придется проехать с нами.

Комната для допросов находилась в одном из корпусов Кабинета Безопасности на Лубянке. Самсон знал, что нарушил много запретов, и уже пожалел, что начал эту воскресную службу. Он сидел в наручниках за маленьким железным столом, прикрученным к полу. Стены кабинета были выкрашены в темно-зеленый цвет. У двери висела небольшая карта Великого Союза. Самсон сидел в одиночестве уже больше часа и думал, как будет устраивать жизнь в тюрьме. В его голове всплывали чудовищные образы трудовых лагерей, собранные по рассказам других священников из центральной Патриасии. Ходили слухи, что людей везут на Урал или на Дальний Восток в вагонах для скота, заставляют валить лес, рыть котлованы и выполнять другую очень тяжелую работу, кормят плохо, медицина отсутствует, а из одежды им дают легкие штаны и тонкую куртку. Заключенные работают по двенадцать часов на жутком морозе и изнурительной жаре. Неудивительно, что оттуда почти никто не возвращался. Мало кто выдерживает больше шести месяцев. Это были только слухи, хотя и не безосновательные. Те, кто возвращался из лагерей, почти ни с кем не разговаривали, были замкнутые и нелюдимые. Самсон знал, что за преступление, которое он совершил, сажают надолго, и готовиться надо к самому худшему. Если бы он просто вел службу, не собирая при этом деньги с прихожан, может, приговор смягчили бы. Филипп вошел и сел напротив PRO-ерея, шлепнув на стол картонную папку.

– Ну что же, Самсон Димитриевич, вынужден вас огорчить. Нарушение уголовного кодекса Великого Союза в части закона об отделении церкви от государства, наказание за которое – до пяти лет лишения свободы. А также статьи 227, запрещающей создание группы, в том числе религиозной, причиняющей вред здоровью и посягающей на личность и права граждан. При этом еще и с незаконным сбором средств…

После слов о пяти годах Самсон уже не слушал, что Филипп ему говорил. До него доносились только отрывки фраз, в основном с обвинениями и статьями уголовного кодекса. Самсон думал лишь о том, проведет ли он эти пять лет в тюрьме или все-таки в лагерях. А Филипп продолжал накидывать обвинения, как петли на шею.

– Я не виноват, у меня не было выбора, – вдруг перебил его Самсон, – Патриас приказал проводить службу, я и подчинился. Вы же тоже выполняете приказ вашего начальника, – робко заметил он.