– Меня Маруш зовут, – представилась я весело. Молчать не хотелось – я не любила недосказанности, а господин представиться не удосужился. – Хочу проситься к Казимиру Федотовичу на работу.

Господин на меня покосился с удивлением, но ответил, хоть и неохотно:

– Отчего ж вы прямо на завод не явились?

– А меня не взяли, сказали, что слишком молод.

– А Долохов, увидев вас, непременно решит по-другому?

– Ну разумеется! – воскликнула я. – Видели бы вы, как я рисую! Грех меня прогонять… – и печально добавила: – Мне деньги очень нужны. А про Долохова всякое говорят, что три шкуры дерет, что пить запрещает, что строг очень. Но вот никто и никогда не обвинял его в жадности. Не возьмет на работу, так хоть несколько монет выпрошу.

– Деньги всем нужны, молодой человек, – вздохнул мужчина. – Но весьма похвально, что вы не требуете благотворительности и стремитесь работать. Что у вас стряслось?

– Матушка больна. Брата кормить надо.

– А отец?

– Умер три года как.

– Вот как… и чем больна мать?

– Ну, я не думаю… – обсуждать семейные проблемы с незнакомцем я все же не хотела. То ли гордость взыграла, то ли опомнилась, что и без того лишнего сболтнула, но я вжала голову в плечо и замолчала.

– А вы подумайте еще раз, – усмехнулся господин. – Я, видите ли, целитель. Марк Пиляев к вашим услугам. Вылечить вашу матушку на расстоянии не сумею, но совет дам. Не зря же нас судьба столкнула.

– Ой!

Вспыхнув от радости, я тут же, путаясь в словах и сама себя перебивая, принялась рассказывать и про прорубь, и про лихорадку, и про кашель. Господин Пиляев мрачнел с каждой минутой.

– Вот что, Маруш, – перебил он меня. – Помолчите немного. Мне совсем не нравится ваш рассказ.

Я судорожно выдохнула и стиснула зубы.

– Не вздумайте реветь. Объясните, как до вашей деревни ехать. Я на обратном пути взгляну на вашу мать.

– У меня денег нет, – шмыгнула носом я.

– Это я уже понял.

Словно гора упала с моих плеч. Глотая слезы, я отвернулась. И кому мне возносить благодарственные молитвы за эту чудную встречу?

Между тем доктор Пиляев замолчал угрюмо, наверное, уже жалея о порыве милосердия, но мне было все равно. Он обещал – значит, есть надежда. Если мать выздоровеет… Клянусь, я буду самой нежной и послушной дочерью!

***

Дом Долоховых впечатлял своей гармоничностью. На Юге я прежде не видывала таких усадеб. Наши дома или из дерева, или с каменным подклетом, балконами и широкими окнами, высокие и светлые. Здесь же было двухэтажное здание с большим полукруглым крыльцом, белыми стенами и простыми ставнями, выкрашенными в голубой цвет. Настоящая черепица на крыше, окна узкие, но их много.

– А вы всегда сами правите лошадью? – полюбопытствовала я, легко спрыгивая с “эгоистки”.

– Всегда, – удивленно взглянул на меня Пиляев, достав из-под сидения медицинский саквояж. – А как иначе?

– Вам кучер нужен. Вон сколько ехали, устали, верно?

– Я привык.

– И все же не пристало, чтобы у лекаря дрожали руки.

Пиляев выразительно закатил глаза, но сдержался. Пробормотал только:

– Какое ценное замечание. И что бы я делал без ваших советов?

Это он мягко. Мне следует держать язык за зубами, иначе могу и подзатыльник схлопотать. Забыла, что теперь я мальчик. А мальчикам спускают куда меньше.

Пиляев зашел в дом, а я осталась топтаться у крыльца. Храбрость меня покинула. Что я скажу Долохову? Как докажу, что чего-то стою?

– Эй, малый, – окликнул меня бородатый мужик, распрягающий лошадь Пиляева. – Ты вообще чей?

– Свой собственный, – прикусила я губу и спрятала руки в карманах. – Хотел с Долоховым поговорить, на работу к нему проситься.

– Так чего ворон считаешь? В дом зайди. Или ты думаешь, что Казимир Федотович тебе навстречу выйти должен?