Жалко его, конечно, но для меня это был подарок судьбы. Норт-Фейс обошел его в нескольких скачках от финишного столба. Я услышал отчаянный вопль жокея.

«В последний момент! – подумал я, переходя на рысь. – Помилование на эшафоте».

Я больше не слышал мыслей лошади – только туманные чувства, которые человек, видимо, интерпретировал бы как самодовольство. Хорошие лошади обычно сознают, что победили. Они гордо вскидывают голову и раздувают ноздри. Некоторые явно бывают угнетены, когда проигрывают. Чувства вины они не испытывают никогда. Ни вины, ни стыда, ни сострадания они не ведают: в следующий раз Норт-Фейс наверняка снова попытается меня сбросить.

Принцесса встретила нас там, где расседлывают лошадей. Глаза ее сияли, щеки раскраснелись. Глаза блестели оттого, что мы выиграли, а щеки горели от стыда за Норт-Фейса. Я расстегнул подпруги, взял седло на руку и немного задержался перед тем, как идти взвешиваться.

– Вы молодец! – сказала она.

Я слегка улыбнулся:

– А я уж думал, вы будете сердиться.

– Он сегодня особенно строптив.

– И все же великолепен!

– Сейчас будут вручать приз.

– Я выйду, – пообещал я и оставил ее налетевшим репортерам. Репортеры принцессу любили и в целом обращались с ней достаточно почтительно.

Я отправился взвешиваться. У жокея, которого я обошел в последний момент, был пристыженный вид, но, в конце концов, он сам был виноват и прекрасно это знал. Возможно, владельцы лошади дадут ему от ворот поворот. Но больше никто не обращал внимания ни на его промах, ни на мою победу. Это уже в прошлом; сейчас надо думать о следующей скачке.

Я отдал шлем и седло служащему, причесался и добросовестно отправился принимать поздравления.

Ипподром (в лице председателя совета директоров) поблагодарил газету «Воскресный глашатай» за щедрость, а газета «Воскресный глашатай» (в лице ее владельца, лорда Вонли) ответила, что она всегда рада поддержать национальный спорт и его любителей.

Щелчки фотокамер.

Холли нигде не видно.

Супруга владельца газеты, сухопарая накрашенная добродушная леди, вышла вперед в своем аккуратном костюме «от кутюр», поздравила принцессу, пожала ей руку и вручила приз – позолоченную статуэтку средневекового глашатая в фут высотой. Принцессе вручили также еще одну позолоченную фигурку поменьше, предназначенную для Уайкема Фарлоу. Я же в свою очередь получил улыбку, рукопожатие, поздравления, но, к моему удивлению, золотых запонок с изображением глашатая (это были бы уже третьи) мне не дали.

– Мы боялись, что скачку снова выиграете вы, – любезно пояснила леди Вонли, – и потому в этом году приготовили для вас такую же статуэтку, как и для других.

И она вложила мне в руки позолоченного человечка, заменявшего газету в те времена, когда печать еще не изобрели.

Я от души поблагодарил ее. Запонок у меня уже и так было больше, чем рубашек с манжетами, к которым нужны запонки.

– Какой был изумительный финиш! – с улыбкой сказала она. – Муж был прямо вне себя! Он говорит, вы прилетели из ниоткуда, прямо как стрела!

– Ну, нам повезло.

Я машинально заглянул ей за спину, собираясь поприветствовать ее сына, который всегда посещал эту скачку вместе с родителями – крутился рядом, выполнял какие-то поручения. Услужливый, не особенно умный, но приятный молодой человек.

– А где же ваш сын? – спросил я.

Радостное оживление леди Вонли приугасло. Она невольно оглянулась на мужа, который не слышал моего вопроса, и неловко ответила:

– Его сегодня нет.

– Мне очень жаль, – сказал я не по поводу отсутствия Хью Вонли, а потому, что в семье, очевидно, произошло что-то неприятное. Она кивнула и поспешно отвернулась. Я мельком подумал, что, видно, неприятности серьезные и начались совсем недавно, раз она готова разрыдаться при одной мысли о них.