– У вас живут еще экопоселенцы?

– Вони, почти всі по роз”їхались, – сказал он, почесывая затылок. – Остались, тільки: Андрий та Петро. Андрій, живе – на початку села. А, Петро, зі своєю жінкою, далі, як пойти цією дорогою. – Он указывает направление, по которому я должен пойти, чтоб найти Петра, если не дождусь Андрея, который часто, – по его словам, – отлучается…

Я тороплюсь той же дорогой назад, поднимаюсь крутым склоном наверх… и снова попадаю к хате Андрея, – к той самой, в которой намереваюсь переночевать. Для меня, это значило, что Андрея в Ромашках нет, следовательно: свежий машинный след, который привел меня к его жилищу, указывает на то, что он куда-то отъехал.

Я снова спускаюсь по крутому склону вниз, и отправляюсь на поиски жилища другого экопоселенца – Петра.

Он встречает меня возле своей хаты, которая больше чем остальные здесь, похожая на человеческое жилье. Своим видом, Петр смахивает, на блаженного инока. Чуть выше среднего роста, строен, я б даже сказал: он имеет приятную наружность средневекового русича: с копной светлых овсяных волос, перевязанных белой повязкой, которая делает одухотворенный лик, схожим на былинного волхва. Голубые глаза смотрят на мир: кротко и почти добродушно. Этот мой, прежде всего, неожиданный визит, несколько нарушал его семейную идиллию, внеся в нее известный дискомфорт. Что заставляло его вести себя несколько настороженно, по отношению ко мне. В его хате, за моей спиной, постоянно ощущалось какое-то оживление: я заметил молодую женщину и ребенка-девочку. Всего в нескольких словах, я быстро объясняю: кто я таков, и чего ищу возле его пенат. Скоро, его взгляд теплеет, он даже выводит меня на свой «огород», – скорее всего пространство, – где он, среди трав и дикоросов, закапывает весною зерна, чтоб осенью собрать урожай. Потом он ведет меня назад по селу, до хаты Андрея.

Я должен буду задержаться в ней на ночь, чтоб утром, – часов в одиннадцать, – вернуться на трассу, чтоб отправиться назад, в Киев. Петр семенит впереди меня, быстро перебирая ногами, только босые пятки сверкают в сумерках. По дороге, он поведал, что ходит так всегда, с тех пор как поселился здесь, в 2004 году. Он сообщает мне, что:

– Андрей, видимо, уехал с друзьями, и, похоже, вернется только к полуночи. Но, ежели, не вернется, то – не беда. Я смогу продержаться, в его хате, до утра. Есть печка, и небольшой запас дровишек.

Петро уходит, – я остаюсь один, в темной хате, с низким потолком и крошечными окошками, на подоконниках, которых, лежат высушенные травы, в виде каких-то инсталляций. В хате витает сильный запах глины, от которого, в темноте, возникает ощущение сырой ямы. Чтоб успокоить себя, я зажигаю свечу, и ставлю ее на обнаруженное пианино. В углу вижу сундук, засланный старым покрывалом; расписанные мелками стены, которые, слой за слоем, покрывались свежей глиной. «Магическими символами» испещрены все стены, которые похожи чем-то, на детские рисунки, на асфальте. Печь, занимающая треть комнаты, очевидно, служит поселенцу жестким ложем. Разложить огонь мне не удалось, поскольку я не обучен был растапливать печи без поддувала. Пугливое пламя не желало разгораться на сырых поленьях, которые отчаянно шипели, дымили и совсем не выделяли никакого тепла. Забрался в верхней одежде на холодную печь, укутавшись покрывалом (сняв его из деревянного сундука); достал наушники, вставил в телефон и попытался поймать хоть какую-нибудь, музыкальную радиоволну, – но все радиостанции молчали, отдалившись, от меня, змеиным шипением. Постарался уснуть, чтоб скорее скоротать долгую ночь – этот кошмар черной дыры, в которую превратилась вся хата. За окнами, в это время, стало совсем черно. Всеми фибрами, всем естеством, я почувствовал, что больше никогда – в обозримом будущем, – не поселюсь вдали от столицы. Захотелось, чтоб поскорее закончилась эта глупая ночь, когда я снова смогу спрятаться в каменных джунглях цивилизации. Страха не было никакого, – было ощущения бесконечной пустоты пространства!