Меня бьёт озноб. Бред. Такой страшный бред. Как страшно проваливаться в эту густую и липкую грязь, которая забивает нос, уши, рот. Она не даёт дышать. Не даёт просто вздохнуть, чтоб лёгкие развернулись, и я задыхаюсь. Я плачу и задыхаюсь. Но никак не могу вынырнуть из неё, из этой трясины к солнцу, к свету, к радости.

Пронизывающий ветер гоняет пустую жестянку от стены к стене. Банка хоть и помята, но ещё в силах со звоном катиться по грязному от обвалившейся штукатурки, стёкол и мелких щепок полу. Окна выбиты, вырваны с корнями. Косяки висят на пожухлой ржавой строительной пене и болтах. Стёкла кое-где сохранились разбежавшимися трещинами и глазницами под повязкой паутины.

В комнате уцелели только две двери. Одна комната от всего дома и две двери, выходящие в разные стороны света. Двери, конечно, покоцаны: следы от пуль и взрывов – на одной, следы взлома и грязи – на другой. Но обе они в потёках крови и ещё чего-то, о чём совсем не хочется догадываться.

– Привет…

– Привет…

– Я смотрю, ты опять рисовала. Жаль, что у меня никак не получается порисовать, ни места, ни красок.

– Как вы?

– Лёшка болеет.

– Мой тоже.

– Катя опять не смогла выйти в школу, нет электричества, обстрел.

– А ты?

– А что я? Всю ночь кашляла, хозяин квартиры сегодня заглянул и спросил: как я себя чувствую.

– Не могу представить, как вы там без тепла…

– И не надо. Береги себя. Мы живём твоими молитвами.

Жестянка опять с радостным дребезжанием покатилась в мою сторону. Я осторожно присела и протянула руку:

– Не сердишься? – баночки мы собираем для окопных свечей.

– Дурочка, ты что ли, у самих дети…

– Ты знаешь, если бы могла, помогла, чем могу.

– Я знаю. Главное молись, я верю, что мы встретимся.

Я пытаюсь заглянуть в дверь на той стороне, но меня сдувает сильным порывом ветра, дверь захлопывается с такой силой, что меня опять швыряет в трясину, и я начинаю тонуть. И опять она протягивает мне руку из противоположной двери и тащит меня наверх. Мне стыдно, что я здесь в тепле и сытости, а эта хрупкая женщина войны спасает меня своей поддержкой.

Когда-нибудь, я верю, всё это закончится, и мы сможем сделать шаг из своих дверей навстречу друг другу – она из своей реальности, а я из своей. Обнимемся и будем долго стоять, держа друг друга в объятиях. Сейчас это кажется сказкой. Сказкой, которая когда-то была, и нет. Она не может не вернуться.

Даже ещё год назад я бы никогда не поверила, что все мы окажемся в каком-то параллельном мире, в котором мира нет…

Одиноко…

Хочется поговорить…

Можно и с собой…

Но лучше с воронами…

Я ведь дворник со стажем!

Почему вороны? Да это самые частые спутники дворников. Я бы даже сказал – дворники наоборот. С каким забвением они выгребают из урн весь мусор в надежде найти в нём куриную лапку. Или кусочек шашлыка. Как тут не поговорить по душам, наставить этих тварей на культурную жизнь? Их ум действительно поражает хитростью, а вот душонка бомжовая – после них пёстрые ковры из упаковок мороженого, чипсов, шоколадок разносятся ветром по такому милому моему парку.

Ну, хватит про ворон. Вы, наверное, думаете, как меня, такого образованного, с двумя высшими, занесло в дворники? Можно сказать, метлой. Она ведь метёт по жизни всех без разбора. Но у меня есть удивительная особенность: то, что посылает мне жизнь, я непременно люблю. Каждая вещь или дело всегда имеют две противоположные стороны. Поэтому любить можно всё, либо не любить всё вовсе.

Вот и мусор я полюбил, точнее – наводить чистоту. Знаете, в мусоре нет никакой грязи. Это просто такая форма жизни наших вещей – послужили немного, а теперь – на помойку. Мы ведь тоже несильно отличаемся от него по назначению.