– Что же я наделал? – прошептал Рис. – Да мне нужно было не пережёвывать свою обиду, а схватить Киру в охапку и как угодно удержать её от самоубийства, даже если пришлось бы её связать и запереть в подвале.

Понимание того, что любимой женщины больше нет, погрузило Риса в состояние такого безысходного горя, словно это был как минимум конец света. Никакие разумные доводы, что он всё равно её потерял, потому что совершил то, чему не было прощения, уже не действовали. Ведь дело было вовсе не в том, что смерть Киры уничтожила даже мизерные шансы вернуть потерянное счастье, просто без неё и жизнь Риса, и весь этот мир потеряли смысл. Но хуже всего было то, что отдаться своему горю он никак не мог. Ответственность за беременную не то дочь, не то жену вынуждала его играть роль заботливого папика, и Рису постоянно приходилось притворяться, что всё хорошо.

Надо сказать, что его лицедейство было весьма посредственным и ничего, кроме жалости, а то и брезгливости, вызвать не могло. Но бездарный актёр всё равно старался, и возможно, со временем эта маска сделалась бы частью его личности, но тут с ним стала твориться уже форменная фантасмагория. Рис начал замечать, что в присутствии Кристины его депрессивное состояние из привычного ненавязчивого фона превращается в ведущую партию, становясь совсем непереносимым. Боль утраты, тоска и раскаяние, сдобренные презрением к собственному малодушию, принимались рвать его душу на части, вызывая страстное желание покончить с этим кошмаром любой ценой.

Не удивительно, что жизнерадостная молодая жена стала вызывать у Риса сначала просто раздражение, а потом и вовсе откровенную ненависть. Всё чаще ему приходило на ум, что жизнь устроена несправедливо. Ну действительно, почему любимая женщина навсегда ушла из жизни, а эта вертихвостка, буквально затащившая своего отчима в постель, продолжает жить и радостно строить планы на их семейное счастье? Мало по малу Рис уже начал подсознательно винить в смерти Киры не себя, а её дочь. Ведь если бы только у этой эгоистки хватило если не любви, то хотя бы чувства такта, чтобы убедить вернувшуюся из кошмарного плена женщину в том, что она нужна, что ей рады, возможно, Кира и не решилась бы на отчаянный шаг.

Поварившись в этом ядовитом булькающем вареве с неделю, Рис почти убедил себя в том, что это именно Кристина подтолкнула мать к самоубийству, и скатился уже в откровенную мизантропию. Очень скоро он на свою беременную жёнушку уже смотреть не мог без отвращения. И чем сильнее он ненавидел Кристину, тем глубже погружался в свою депрессию. Это был какой-то замкнутый круг, из которого не было выхода. А ведь, по идее, всё должно было работать с точностью до наоборот. Переведя стрелки с себя любимого на внешний объект, Рис вроде бы должен был постепенно освобождаться от накопившегося в его душе негатива, сливая его на Кристину. Но нет, залежи этого негатива только росли и уже грозили похоронить его под завалами эмоционального мусора.

К счастью, вне дома хватка чёрной тоски немного ослабевала, и Рис стал всё больше времени проводить на работе в местной клинике, где талантливый вирусолог трудился обыкновенным терапевтом. Чтобы не спать в одной постели с женой, он специально возвращался домой за полночь и оставался ночевать в своём кабинете якобы для того, чтобы не потревожить сладкий сон будущей мамочки. Поначалу это помогало, по крайней мере, Рис получил возможность высыпаться, однако со временем изоляция перестала действовать. Теперь даже во сне бедолагу мучало чувство безысходности.

Постепенно все его сновидения свелись к единственному сюжету, в котором он по разным причинам и разными способами совершал самоубийство. Кто-то очень навязчиво подталкивал Риса к решению добровольно уйти из жизни. Самое поганое заключалось в том, что ночные кошмары вовсе не вызывали у него отвращения или ужаса, напротив, они погружали его измученную психику в состояние покоя. Не удивительно, что со временем Рис начал ловить себя на том, что с нетерпением ждёт ночи, чтобы в очередной раз избавиться от ставшей тяжким бременем жизни.