– А ты думаешь об ЭТОМ так давно и ни разу не засмеялась. – Продолжала Лиля. – У тебя плохое воображение. Верно, ты, третье лицо? – Она потрепала окончательно захлебнувшуюся и слегка постанывающую Нюту.

Та утёрла слёзку кружевным манжетом и весело закивала.

– Зато у тебя оно хорошее. – Буркнула Кира, ни на кого не глядя.

Лиля подняла глаза к багровеющим веткам дерева. Если б кто-нибудь сидел на ветке, увидел бы, как блеснули эти глаза. Кира немедленно раскаялась. Это непохоже на неё – так огрызаться только оттого, что у Лильки от природы глаза смеются и ничего иного делать они не могут. Ну, помимо обыденных жизненных функций, они всегда смотрят прямо и в то же время будто искоса. А если смотреть искоса, можно многое что заметить. Например, звезду на небе, которую прямым взглядом только спугнёшь.

– У нас ещё есть время подумать об этом. Например, если она сбежала… эта новенькая по новому предмету.

Они втроём рассмеялись. Наверное, скучнее урока не придумаешь. Пока у них была лишь ознакомительная встреча, и они ничего не поняли. Просто во все глаза рассматривали учительницу.

За спиной, на выходе из переулка, оживлённо заговорили несколько голосов. Подружки не обернулись, одна Нюта дёрнула плечом, но сдержалась. Мама недавно втолковала ей, что озираться, как сова, на звуковые сигналы «девушкам твоего круга» не принято. Геометрических подробностей Нюта не поняла, но про сову запомнила.

Через минуту их обогнали старшие – совершенно взрослые девушки, одетые, как городские дамы. Они завершали девятилетнее обучение и были освобождены от ношения обязательной формы. Для них отведено особое крыло школы, расписание индивидуальное, вместо уроков читаются лекции. Качество образования в «монастыре» высоко ценилось не только в городе. «Монастырский» аттестат официально приравнивался к институтскому – ежли барышня осваивала весь девятилетний курс с успехами выше среднего, она сама имела право преподавать избранный ею предмет. Другое дело, что и «средний» уровень здесь издавна установлен по какой-то иной мерке, куда более требовательной, чем в обычных школах города.

Считалось, что обучение одних только девочек и девушек в замкнутой среде вечного женственного способствует особому сосредоточению и помогает пережить метаморфозу с меньшими потерями для юной психики.

Во время войны школа не отступилась от своих традиций, хотя и её не миновали отчаяние и лишения, как и весь богатый гордый и старый город, оказавшийся в тылу под защитой своих крепостей и удачного географического положения.

Даже бомбардировки обошлись городу сравнительно легче, чем иным городам за Лукой. Разрушено прямым попаданием несколько зданий, и почти все собраны по камушку в первый же год после войны.

И всё же утраты среди горожан случались. Большей частию объяснить их было просто – виновница война. Но было и такое, что не нашло объяснения.

За семь прошедших лет город практически отстроился, начал восстанавливать довоенные нежности цивилизации – большие магазины, где можно было увидеть хлеб, колбасу, шоколад и даже несколько видов макаронных изделий. Даже чай, даже кофе… Едва сняли ограничения на подписку, горожанки заказали себе годовые абонементы журнала с модными указаниями – правда, на обложке всегда публиковалась одна и та же картинка – женщина в безобразной робе и фартуке, зато под обложкой начинался пир цветов и фасонов. Какой-то умный человек в администрации города позаботился, чтобы открылась заколоченная швейная лавка. Её назвали «Ателье» и трудоустроили туда великолепных мастериц. Правда, эти трудоустроенные прибыли в город в такой вот одежде, как на обложке модного журнала, но уже через пару дней являли безупречность стиля. Только зубы у них были железные, но это большого значения не имеет и вообще никого не касается.