Мельком Кира отметила, как растолстела Света Чах, стоявшая посредине. Недавний обрывочный разговор у кабинок неприятно кольнул… Кира не любила досужей болтовни и Светку недолюбливала по этой причине. А та вовсе и не растолстела – просто умеренно округлилась там и сям. Вот что значит, когда не любишь человека, назидательно укорила себя Кира.

Прозвенел звонок. Девочки сразу затихли у линии. Санька-Кавалеристка прошлась вдоль строя. Два десятка пар глаз следовали за изумительными Санькиными ногами – взгляд оторвать трудно. Санька пребывала в обычном настроении – как всадник, приподнявшийся на стременах с занесённой шашкой – но к настроению что-то примешалось. Что-то рассеянное мелькало в Санькиных движениях, то есть, приходилось предполагать, что учительница физического развития застряла в редкостном для неё состоянии – состоянии размышления.

О чём может думать Санька, никто не смел и предположить, и потому девочки следили за синим с красными полосами Санькиным костюмом, блуждающим вдоль строя, как львы на тумбах за не очень любимым дрессировщиком.

Теплилась надежда, что Санька начнёт с речи. Поговорить она очень любила и, с первым же словом впадала в транс, как попугайчик, открывший для себя это искусство. О чём она говорила, никто, включая Саньку, не знал. То есть, слова были, и речь текла… но уловить главную мысль не сумела бы даже Кира Крепко, обладающая чуткостью военной рации. Что уж там Кира, эта бедная умная девочка, городская плебейка, пытающаяся покинуть своё сословие – даже Таня Беляшова, выросшая в дипломатической среде и сызмальства умеющая читать между строк – и та пасовала в потоке Санькиного сознания.

Но, ради справедливости, такое распутство учительница позволяла себе редко и на прошлом уроке, произнеся вступительную речь, израсходовала своё право до следующего семестра или хотя бы до Праздника начала зимы.

– Сегодня, – загрохотала она, наконец, – у нас козёл. Мы обучимся, девочки, как, так сказать, к нему подойти и чего от него ждать. Прыгать, стало быть, будем. И всё такое.

Словечко мы, конечно, говорило о милосердии Саньки. Уж она-то, с тоской думали девочки, с козлом обходиться умеет.

Санька вызывала у девочек неприязненное чувство уважения, ибо всегда непременно начинала с «показа фигуры».

Вот это честно. Вот это класс.

Одно дело оставаться в осаде за кафедрой, под защитой указки и авторитета. Совсем другое – подставить себя всю двум десяткам напряжённых взглядов, ревнивых и не прячущих затаённой мыслишки любого зрителя – мыслишки, которой стоит, конечно, стыдиться.

Вот и сейчас, покончив с ораторским мастерством, молодая женщина смело направилась к наглому на вид и противному «козлу», установленному ближе к противоположному концу зала, чтобы после прыжка оставалось положенное по инструкции место для «инерционного движения учащихся».

Похлопав неодушевлённый предмет по загривку, она вернулась к началу разбега и, сосредоточившись, промчалась, сотрясая пол, к замершему козлу. Ударив ладонями по его серому крупу, Санька без малейшего, казалось, усилия, поместила свои уникальные ноги в позицию «четверть десятого», или, простите, «двадцать один пятнадцать».

Повиснув, как привидение, в воздухе, она опустилась, сомкнув кеды сорок четвёртого размера, на коврике за козлом.

– Уловили технику? – Спросила она, ничуть не запыхавшись и поворачиваясь спиной к присевшему от страха козлу.

Девочки затрепетали.

– Первая! – Властно вскидывая руку, проорала Санька.

Сима Крюкова, самая высокая девочка в классе, робко направилась к линии разбега.

– Повеселее. – Радостно завопила Александра Александровна. – Так к вечеру дойдёшь! В темноте не напрыгаешься! Подстраховочку!