Хорошенькая дурнушка в форменном учительском платье, как на барабанчике сидевшем на этой пышечке, учительница правоведения была несколько легкомысленна и забывчива. Пока не усвоила жёсткую внутреннюю самодисциплину, которой славились преподавательницы монастыря. Вот забыла прихватить журнал, отправила ребёнка на первом же уроке. Ну, да это пустяки, вяло думала Анна Станиславовна. Это ерунда. А замечание я ей сделаю, не при всех, понятно. К слову, Анна Станиславовна не терпела жлобства во всех видах и даже не могла наблюдать за людьми в унижающих их обстоятельствах. Она снова вспомнила о храброй семикласснице и довольно улыбнулась. Придётся её, конечно, наказать, но так, чтобы та поняла, что поступила правильно.

За смелость надо платить, она не достаётся даром. Крепче будет эта не слишком симпатичная барышня. Эд-дакая гадкая гусеничка. Интересно, что с ней будет после…

Анна Станиславовна охотно призналась самой себе, что замедляет шаг, чтобы столкнуться с девчонкой и ещё раз поглядеть, как та будет вести себя.

Кира остановилась, озираясь – нечасто удаётся побывать в учительской. Она оглядела шкаф с журналами, сейчас он пуст, только номерки посверкивали сквозь дымчатое стекло. Потёртый диванчик с красным кружком на обивке – ага, куда не рекомендуется садиться из-за пружины. Кадка с ухоженной маленькой пальмой, осеняющей этот уголок спокойствия. Ряд письменных разномастных столов – то, что удалось прикупить после войны, ведь большая часть была пожрана небольшой печкой.

Вот и она.

Её кафель, натёртый до блеска, свидетельствовал о неустанной заботе Лизаветы Павловны. По правую руку от «голландки» помещалось благородное бюро, единственная вещица из Прежних Времён. Знала бы Кира, сколько стараний приложила страшная Анна Станиславовна, чтобы сохранить эту единственную личную вещь Софьи Штокфиш. Но девочка лишь равнодушно скользнула взглядом по таинственным ящичкам с резьбой и ручкам в виде забавных рожиц, чем-то напоминающим личину того акулообразного существа, которая украшала рекреацию.

Зато портретная галерея над бюро привлекла её внимание. Второй слева была фотография Софьи Штокфиш. Она необыкновенно понравилась девочке. Узкие глаза прозрачно светлели, таких светлых глаз она никогда не встречала, а твёрдый маленький подбородок говорил: я не так мила и проста, как тебе кажется. Девушка была некрасива, возможно, это и привлекло сочувственный интерес Киры. Но чем дольше девочка смотрела в светлые миндалевидные, резко приподнятые к вискам глаза, тем отчетливее осознавала, какое это необычное лицо.

Внезапно её пробрала дрожь – ей почудилось, что маленький пухлый рот изображения шевельнулся, а глаза, запульсировав зрачками, скользнули по её лицу. За спиной послышался слабый звук, вроде треска раскрытого в первый раз учебника. Кира быстро обернулась. Сердце её неистово заколотилось. Тихо было в учительской, так тихо, что Кире немедленно захотелось уйти. Она шагнула к двери, едва не выронив журнал, и тут же выронила его. Он шмякнулся об пол, но одновременно вновь прозвучал уже слышанный звук.

Кира, нагибаясь за журналом, оглядела комнату, остановила взгляд на печке, наглухо закрытой до пятнадцатого октября. Именно тогда спартанские правила школы предписывали пригласить истопника, который, исследовав все разнообразные школьные печки, подаст Анне Станиславовне документ, написанный корявыми честными буквами, сколько и чего требуется для «протопления устройств», и тогда прохладная школа наполнится тёплым, чуть затхлым воздухом, а девочкам строго-настрого запретят поддевать свитера под школьные платья.