[10] Геенна (др. греч. огненная) – символ Судного дня в иудаизме и христианстве, в исламе является равнозначным слову «ад».

[11] УДО – условно досрочное освобождение.

[12] Фуфлыжник – 1) не выполняющий обещанного; 2) не отдающий карточный долг (уголовный жаргон)

Старуха проницательно посмотрела на меня из-под прищуренных набрякших век:

– А оно тебе и не впервой ведь, касатик? На том свете-то побывать?

– Ты о чем, старая? – Я решил прикинуться натуральной ветошью. Так ведь же не докажешь, что «начинка» у этого молодого «пирожка» совсем не та, что изначально Господом туды положена.

– Э-э-э, родимай! – Весело улыбнулась Лукьяниха, отчего её и без того морщинистое лицо и вовсе превратилось в изрезанную мелкими складками кожуру печеного яблока. – Я ить душу-то чужую в этом грешном теле сразу почуяла. Кому-то рассказывать об этом, мине вообще никакого резона нетуть – меня и без того многие полоумной и выжившей из ума старухой считают. Так что передо мной можешь не таиться, милок. Сколь лет-то тебе, болезный? – между делом поинтересовалась она. – Чую, что пожил ты на свете добро и не своей смертью ушел. – Она вновь прополоскала тряпицу в холодной воде и положила на мой лоб.

– Ладно, бабка, – устало произнес я, решив, что если и откроюсь этой полубезумной старухе, то большой беды от подобного знания со мной все равно не случится, – права ты… по каждому пунктику права. Убили меня суки лавровые в восемьдесят восьмом году, – скрипнув зубами, произнес я. Нахлынувшие воспоминания вновь разбередили мою грешную душу. – И лет мне тогда уже было совсем немало – восьмой десяток разменял… Слушай, бабуль, раз ты такая прошаренная в этом вопросе, объясни мне, дураку старому, на кой меня обратно вернули, да еще и через столько лет? Ведь с моей смерти, почитай тридцать пять годков минуло…

– Ох, сынок, кабы я знала? – тяжело вздохнула Лукьяниха. – Я ведь так – мелкая ведунья, которой лишь немного больше открыто, чем обычному рабу божьему знать положено. И мать моя такой была, и её мать… Вот уж больше десяти поколений этот божий дар нам спокойного житья не дает! Вот за что это нам? Скажешь? – И она вновь стрельнула в мою сторону своим проницательным взглядом, пронизывающим едва ли ни до самой печенки-селезенки.

Я неопределенно пожал плечами:

– Кто его знает, мать…

– Вот! – Старуха ткнула кривым пальцем в направлении потолка. – Пути Господни неисповедимы, касатик! Ты-то, как я посмотрю, много чего «темного» в своей жизни натворил…

– Было дело, мать, – виновато произнес я, словно на исповеди. Ведь никогда еще Семен Метла никому не изливал свою грешную душу. А коли бы излил кому, так совсем бы недолгим век у такого «проповедника» случился. Видимо, пришел, наконец, тот самый час покаяния. – Вся жизнь моя неправедной была… – сипло признал я, не мигая глядя в морщинистое лицо деревенской знахарки. – Воровал, грабил, да и жизни лишать подчас приходилось, хоть руки кровью замарать – и не по понятиям это для настоящего вора-законника… – Не скрываясь больше перед бабкой-ведуньей, как на духу выложил я, все, что накопилось за прожитые годы.

– Вижу, касатик, все вижу! – тихо прошептала бабка, протирая мокрой тряпицей мое полыхающее огнем лицо. – Грехи те смертные на твоей бессмертной душе зияют черными язвами и гноем поганым истекають! И за них рано или поздно придется ответ держать перед Посмертным Судией, что грехи те на весах Судного Дня взвешивает.

– И я это прекрасно понимаю, мать, – согласился я со старухой. – Ответ по-любому держать придется. Ты знаешь, я и не представлял до последнего момента, сколько душ я загубил… Они передо мной недалече целой вереницей прошли… Некоторых из них я даже в глаза никогда не видел, но их смерть и их муки именно на мне неподъемным ярмом висят… Так для чего же я опять на этом свете живу, а?