Тошный получался день. Сосало под сердцем – и оттого, что сразу вспомнились все те, кого пришлось так бросить, словно мусор какой, а не близких людей, и то ело, что красноармейцев местные подраздели. Свои же! Которых они защищали! Сначала думал, что, может, тогда еще их товарищи все поснимали, но потом увидел голых детей и женщин, вытаявших уже на поле из снега, и совсем стало худо. Никогда не гонялся Берестов за достатком, потому всякое жмотство и барахольщичество его бесило. Да и сам вид, словно спящих на голой земле голых женщин с детьми, подействовал очень сильно. Холодно еще было, не успели еще придти в безобразное состояние, лежали, словно опрокинутые мраморные статуи. Сначала, нюхая запах падали при построении, думал, что будет тут черте что, а оказалось – только лошадь воняла, валявшаяся на открытом месте, где уже и снега не было. На поле снег местами сошел, но ближе к лесу, где падала тень и где как раз и лежали женщины, – еще сохранялся.

«Вот же куркули чертовы, за тряпку удавятся, сволочи», – думал зло Берестов, широко шагая по раскисшей весенней земле. Следом, словно ртутный шарик, катился Новожилов, с которым старший лейтенант не очень знал, как себя держать. И потом телега с дедушкой-фельдшером и вся команда.

Немец первый, молодой, рыжий, мускулистый тоже валялся совершенно обнаженным, только почему-то на ноге – носок один, зеленый, а заштопан красными нитками. Тут Берестов себя одернул – нашел, о чем думать!

– Ну вот, приступим, – сказал Иван Валерьянович, нехотя слезая с телеги и беря в руки лопату. Голова цела? Давай ему полешко под шею.

Тут старичок приставил лезвие лопаты к шее мертвяка и морячок аккуратно, но сильно вдарил кувалдой. И еще раз. И еще. С деревянным стуком штык лопаты боком ушел глубоко в шею.

Немец как живой повернул голову набок, из распахнутого последним воплем рта полилась талая вода.

– Вот как-то так. Можно рубить и топором, но тут нужна точность, можно промахнуться и снести челюсть, что недопустимо. Для неумелых такой вариант «модус операнди» лучше. Да и топоров у нас нет, – будничным тоном сказал фельдшер, выдергивая впившуюся в полешко лопату.

– А ножом если резать? – деловито спросил один из команды, вечно хмурый и злой парень, явно вышедший недавно из госпиталя и до конца еще не выздоровевший.

– Можно и ножом, но требуется больший навык. Это у кавказцев и азиатов хорошо получается, кто баранам головы резал, принцип тот же. Так – проще. Ну, вот теперь вам показано, как и что. Я еще вам здесь нужен? – спросил он Берестова.

Старший лейтенант отрицательно помотал головой, такая желанная работа как-то сильно не вписывалась в те представления, что вертелись у него первоначально. Видимо, что-то этакое отразилось у него на лице.

– Угрюмая работенка. Но взялся за гуж – не потолстеешь, – тихо, только для него произнес Иван Валерьянович. Берестов тяжело вздохнул. Теперь объемы задания выглядели куда как иначе. Уже практически день отработали, уже темнеет – а всего одну голову получили. С такими темпами десять лет корячиться. И почему-то этот спокойный, словно памятник, фельдшер раздражал.

Сам удивился, когда спросил вдруг:

– Кте фы пальсы потегяли?

Фельдшер совершенно не удивился. Поглядел в глаза, спокойно сказал:

– Польский поход великого штабного маршала. Дали нам там по сусалам да под микитки. Окружили. Фронт рухнул. Кто куда. Я с ранеными остался. Вот на нас сабельную рубку и захотели отработать. Лежачих так прикололи, а остальных – перебежишь через поле – пощадят, в лагерь пойдешь. Хотя чего шляхетские слова стоят! А там многие и стояли-то с трудом. Мне тогда дважды повезло: первый раз, что улан – сопляк зеленый на меня наскочил, видать не убивал еще никого, разволновался, рубил неумело, по-бабьи как-то, хотя пальцы мои в разные стороны полетели, когда я руками голову закрывал. А второе счастье – мимо доктор Сапковский проезжал, узнал меня, мы с ним еще в русской армии в Большую войну работали. Он и отнял, не дал добить, хотя потом у него из-за этого неприятности были. Достойный мужчина, с душой человек. Вежливый, порядочный, но если его разозлить – он бы и не одного, а трех хорунжих переорал и с дерьмом смешал, не слишком и запыхавшись.