– Хде медсанбат?

– Вот, – обвел полянку рукой старлей.

– Хренасе бублики! – не по-уставному огорченно ответил танкист.

Тут Берестов немножко очухался и перехватил инициативу, спросив у своего невежливого спасителя, кто у них командир.

– Там, тащстрлтн! – махнул ручищей с автоматом грубиян. Видно было, что соблюдение субординации вообще и по отношению к конкретному пехотному командиру у этого парня – не главное достоинство.

Прихватив из дырявого ящика то, что было совсем необходимо, заковылял, словно столетний старец, к танку. Машинка была сильно потрепанная, запыленная так, что пыль слоем лежала, и побитая изрядно броня с пулевыми клевками казалась почти ровной. Сзади, за башней полусидели двое в рваных и горелых комбезах, белели бинтами, а больше у машины никого и не было – все стояли кучкой там, где упокоились безнадежные раненые.

Побрел туда, словно под конвоем. И страшно удивился, когда увидел среди синих знакомых комбезов фельдграу немецкое. Белобрысый немец стоял на земле крепко, вызывающе расставив ноги, и был совершенно спокоен, только выглядел немного удивленным. Обычный нормальный такой парень. Ничего немецкого в его физиономии не было, вполне себе деревенская морда, таких в РККА – пруд пруди. Спроси кто Берестова – а как немец должен выглядеть? Он так и не сказал бы, но абсолютно был уверен, что уж иностранца бы по лицу отличил, а тут – только форма, чужая, непривычная да странные сапоги с низкими, но широкими голенищами.

– Командир, дывись! Ось на поле найшов! Наш, мабуть с медсанбату!

– Головин! Пригляди за немцем! – распорядился один из танкистов, поглядел на начштаба. Тот был весьма убогого вида, сам это понимал, но ему было, как ни странно, наплевать. Остальные тоже уставились на Берестова, кроме того, что, видать, и был Головиным, тот так и остался затылком к старлею.

– Опоздали, значит? – утвердительно и грустно сказал один из спасителей.

– Да, надо в гогод ехать, – выговорил Берестов.

– Не получится, немцы уже в городе. А у нас снарядов нет, даже не подерешься толком. А ты – медик? – с надеждой спросил человек в танкошлеме. И остальные танкошлемы уставились, даже и Головин оглянулся, ожидая видно, что потрепанный и перепачканный человек с бумажками в руках окажется медиком и ему можно будет сгрузить обузу – раненых.

– Не. Нашштаба, – поморщился старлей.

– Ладно, придется возвращаться, может, наши еще работают, хотя там тоже та еще нахлобучка с утра. Майер, давай спроси этого красавца – кто, откуда и чего тут делали? Свежие прибыли или из вчерашней дивизии?

Неотличимый от других танкошлем бойко затарахтел по-немецки. Берестов разобрал ясно «Рот фронт» и «камарад». Пленный еще больше удивился и что-то ответил такое, что Майер заметно покраснел, хотя за грязном от пыли и копоти лице это и должно было быть не видно.

– О чем он? – нетерпеливо осведомился лейтенант без фамилии. Должен бы по уму представиться, а что-то не стал, а Берестову на это было плевать, если честно.

– Говорит, что все мы будем уничтожены. Если мы вернем его обратно в часть, то он постарается, чтобы нам оставили жизнь. Но не гарантирует, хотя – постарается. Обещает, – озадаченно откликнулся Майер.

А старлей, на которого навалилась совершенно чудовищная, свинцовая усталость, неожиданно для себя подумал, что немец этот пленный сейчас чертовски похож на удивленного барана, с которым заговорила трава. А он ее как раз собрался есть. Не должна говорить в принципе – а вот поди ж ты. Вот баран и обалдел.

Немец захлопал телячьими ресницами и убежденно проговорил еще что-то.

– Сопротивление бесполезно, русские войска разгромлены, а немцы уже победили, – перевел Майер немного растерянно, потом попытался в чем-то убедить собеседника. Тот удивился еще больше. И это было совершенно непонятно, лучше бы этот пленный нагло ухмылялся.