Говорили разное – что они укрылись в горном монастыре, что отплыли на корабле в далекие земли. Но я не пытался их искать. Вместо этого топил боль в вине и развлечениях, пытаясь заполнить пустоту в душе шумом пиров и женским смехом. Праздник Астиры стал последней каплей в чаше моего падения.

Сейчас, сидя в этой проклятой камере, я ощущаю, как жар снова поднимается к вискам. Рана на плече пульсирует в такт сердцебиению, кожа вокруг пореза горячая и припухшая. Каждое движение отдаётся болью во всем теле, словно меня пропустили через мельничные жернова. Во рту пересохло, и я бы отдал сейчас полжизни за глоток воды.

Мучительно пытаюсь восстановить события того вечера. В памяти всплывают только обрывки – праздничные огни в храме Астиры, запах благовоний, смешанный с винными парами, звон кубков и обрывки молитвенных песнопений. Помню, как кто-то из жрецов что-то говорил об Илоне… или о Мирасе? Может быть, именно это и стало причиной моей вспышки?

Но за что конкретно я полез в драку со служителями, вспомнить не могу. Все последующие события словно в тумане – чьи-то крики, звон разбитого стекла, толстый монах, чьё тело оседает на пол после моего удара… Возможно, всё закончилось бы простым понижением в звании и очередной ссылкой на границу, если бы служитель Астиры не ударился затылком о каменную стену и не испустил дух прямо там, в храме.

Теперь, когда лихорадка немного отступила, я понимаю, насколько глубоко пал. Из лучшего офицера королевской гвардии превратился в пьяницу и убийцу. Что сказал бы отец, увидев меня сейчас? Что сказала бы мать? А Илона – порадовалась бы она моему падению или, может быть, в её сердце осталась хоть капля сострадания к тому, кого она когда-то любила? Последнее, что отложилось в памяти, – двое бегущих ко мне стражников с алебардами и глухой удар сбоку, после которого наступила темнота.

Проклиная крепкое вино и собственную глупость, я дохромал до круга света, падающего из отверстия в потолке и, задрав голову, позвал стражу. Мой голос прозвучал слабо и хрипло, но возымел действие. В проёме мелькнула щекастая физиономия стражника в жёлтом кожаном шлеме.

– Чего орешь? Дойдёт и до тебя очередь. Хотя, может, и тут сгниёшь, – его довольная рожа расплылась в щербатой улыбке и тут же исчезла.

Я прекрасно понимал – убийство религиозного служителя, даже по неосторожности, с рук не сойдёт. В Кифии могли предать смерти и за меньшее. Адепты Астиры заседали в каждой судейской коллегии и выносили выгодные им приговоры. Эти фанатики получили огромное влияние после того, как король запретил все виды магических наук и верований, кроме поклонения светоносной Астире. Они изгнали из страны магистров и последователей других религий, неугодных жрецам Астиры.

Я сделал несколько кругов по камере, ощупывая стены и прикидывая, как добраться до проёма в потолке. До него было не меньше двух человеческих ростов, а каждый шаг отзывался ноющей болью в ушибленной голове.

Прошло, наверное, полдня, меня начала бить лихорадка, не было сил даже держать глаза открытыми. Жар сменялся ознобом, тело отказывалось двигаться. В затуманенном разуме поплыли невероятные видения.

Я видел человекоподобных существ – одних ужасных и злобных, сеющих смерть и разрушения, других страждущих, несчастных, тянущих ко мне бестелесные руки. Взирал на мир с высоты птичьего полёта и даже выше, различая каждую мелкую деталь мирового полотна. Мир, изначально чистый и прозрачный, населённый достойными людьми с добрыми помыслами, благородными воителями и прекрасными женщинами. Но затем я ощутил течение времени, увидел, как менялись лица, превращаясь в омерзительные физиономии, как благие намерения перерождались в кровавые войны, а чистоту пространства заполнял грязно-зелёный ядовитый туман, убивающий всё живое.