Как ни парадоксально звучит постановка вопроса: «Кто делает погоду в России?» – на него звучит не менее парадоксальный ответ: «Те же, кто делал ее в СССР»! Малый капиталистический застой – младший брат «Большого социалистического застоя». У них одни и те же родители – стареющие социалистические элиты. «Революция лаборантов» по прошествии лет обернулась «контрреволюцией деканов». Советские профессора и академики, врачи и главврачи, генералы и адмиралы, ректоры, наконец, профорги, комсорги и парторги оказались гораздо более приспособленными к новым общественным условиям, чем многие от них ожидали[3].

Поэтому прогресс им нужен ровно настолько, насколько его можно использовать для наполнения собственного кармана зеленым тельцом – нестареющим двигателем человечества. А поскольку, как теперь выяснилось, капитализм – более прогрессивный вид общественной формации, чем социализм, и если еще добавить к нему определение «государственный», то вообще размываются понятия о собственности. Перед алтарями в церквях стоят все те же государственные люди. Их задачей является неустанная забота о народе, о котором они постоянно пекутся. А то, что они имеют больше других, так у них и ответственности больше. Разве можно их головную боль соизмерить с головной болью доярки, большую часть времени находящейся в плену вымени собственной коровы. Конечно, у нее есть возможность свой тяжелый ручной труд заменить опять же прогрессивным агрегатом для дойки коров, но где взять деньги? Да и коровы не валяются на обочинах пыльных дорог России.

Вспоминается реплика об этих возможностях молодого, популярного в 60—70-х гг. конферансье О. Милявского, иронизировавшего по поводу транспаранта-лозунга сберегательных касс советского времени о доступности средств передвижения – незабвенной мечте трудящихся СССР: «Накопил и машину купил». Милявский приводил со сцены математические выкладки, согласно которым для приобретения автомобиля «Волга» необходимо было отработать 20 лет, отказывая себе в еде, питье и жилье.

На протяжении 70 лет в Советском Союзе существовало однозначное понимание прогресса, зацикленного только на полетах в космос и ядерном вооружении. Конечно, сюда можно добавить и 17 млн «калашниковых», истребивших больше людей, чем атомная бомба. Межреволюционный период с 1917 по 1991 гг. поддерживался огромной пропагандистской кампанией, ведущейся по вероломным правилам захвата человеческой души изоляционной дезинформацией, направленной на поиск врага на чужой и своей территориях, с периодическим развязыванием вооруженных конфликтов, переключавшим внимание населения с неразрешимых жизненных невзгод на мифического мнимого врага, навязывая свое понимание прогресса.

Нам, старикам с русскими корнями, вступившим в очередной, еще более дремучий десяток, трудно отвечать на вопросы, подбрасываемые этим самым прогрессом. Вся наша жизнь «от первого мгновенья до последнего» была измордована этим прогрессом, вечным ожиданием каких-то важных событий, способных повернуть нашу жизнь, когда каждый получит сполна гречневой каши или ее почти божественную вариацию в виде манны небесной. Причем на пути этого прогресса все руководствовались лозунгами и призывами, срок действия которых не ограничивался во времени, то есть оставался вечным.

Исторические концепции укладывались в четкую схему вопросов и ответов: «Кто ездил до революции в красном трамвае?» Ответ следовал так же прямолинейно в лоб: «Попы, дворяне и деклассированные элементы». Тот же Маяковский феноменально просто формулировал претензии пролетариата к интеллигенции своей крылатой фразой: «Что вы играете все время на черной клавише, рабочий класс не уважаете?» Реакция могла быть только одна – шок. А брать пример и «жить с кого»? – «С товарища Дзержинского». А кто такой товарищ Дзержинский? Не тот ли аскет революции в длинной, до пола, изъеденной молью вечной шинели, застреливший собственного брата? Но сейчас не об этом.