Фразы истлеют, истлеют тли,

Съевшие тело. Все время съело!

Время их съело – года и дни!

Мысли не смело, желай не смело,

Дело—не—дело лукавь, хитри.

Мелкие глазки, худое тело.

Мелкой душонкой – слыви! Слыви!!

Но, когда доски, зело неброски

Сверху положат, гвоздем забьют,

Червем поедены эти доски —

Будут не вечный твой, знай, приют!

Дел твоих память тебя разбудит —

Взятого вечностью к жизни той!

Память поступков тебя осудит,

Память осудит – никто иной!

Дети не вспомнят, и внук не вспомнит

Мелкую личность, загнивший плод,

Память тебе лишь все-все припомнит,

Страх поцелует в закрытый рот.

Смерти ужасней, ужасней рубки —

Память поступков – укол греха.

Будут бичами свистеть проступки;

Их не исправить – мертва рука!

Чтобы по смерти мы Смерть не знали,

Помни при жизни и о смерти. Помни —

Совесть при жизни живет делами!

Память поступков – в селеньях горних!

Я весь день припадаю к Псалтири,

Как к колодцу с холодной водою.

И, как после безводной пустыни, —

Наслаждаюсь безбрежной рекою.

Эту жажду унять очень сложно;

Больше пьёшь, а она только крепче.

И не пить для души невозможно —

Только в жажде становится легче.

Я читаю давидовы песни;

Пью один, но глотает нас много.

Пью земного, чтоб в горнем воскресли…

И не жажду в сей жажде иного!

Храм – точно выстрел вверх!

Странный пространства прогиб!

Он оживляет тех,

кто уж почти погиб.

За век почерневший храм

Стенами не рухнул ниц.

Небом повёрнут к нам,

Роскрышью стёртых лиц.

Ссадиной кирпичей

Раненый потолок,

Эхом зовёт врачей…

Кто бы ещё помог.

Святые как будто в ночь

Вышли, Египет спит.

Саже не превозмочь

Светлости их ланит.

И тот хоровод из лиц

Не символ (тем паче art),

В нём пенье Пасхальных птиц,

Души нашей зимней Март…

…в храме лишь тишина,

Стою на доске один,

А за окном дома,

Дым от печных кадил.

Внутри, как извне – темно.

Слышу лишь мерный стук,

Может быть, то в окно

Сотней промокших рук

Дождик стучит во мгле,

В гости желая вплыть…

Я же стою, и мне

Так хорошо здесь быть.

Смотрю я наверх во тьму,

Глазами брожу наугад,

И на себе ловлю

Евангелиста взгляд.

Стань поводом моей молитвы,

Затем её поводырём.

Затем Пристанищем укрытым,

Свещёй, горящею в проём

Двери, чья Ручка позлащёна.

Руном, по утру орошенным,

Затем, стань для души моей.

Введи в чертоги, где страстей

Уже не палят искушенья.

И не оставь без попеченья

Души блуждающей. Возьми

Труд заступленья пред Всевышним,

Чтоб не остаться внешним, лишним —

Избегнуть адовой резни!

К Тебе, как к Взбранной Воеводе,

Приходят страждущих полки,

И в этом слёзном хороводе —

Услышь меня. Сумей! Смоги!!

…И дав душе моей напиться,

И став молитвою моей,

Благослови не РАСТРОИТЬСЯ

В смятеньи бурь, в мельканьи дней.

За три дня до декабрьских нон,

Впервые с момента рождения,

Шлюзы, закованные в бетон,

Вбирают церковное пение.

Рабочие, красную сжавши горсть,

Сконфужено крестят каски…

И к небу просится чья-то кость,

Оживши, как в старой сказке.

И в братских могилах з/к встают,

Расправив худые плечи.

И под долгожданную литию

Рыдают в руках их свечи!!

И всяк, кто так долго в земле лежал,

На стройке плотинной сгинув,

Сегодня уверенно пальцы сжал,

С живыми молясь за плотину.

Возглас… Прошенье… Орарь-крыло,

Всё выше скользит, всё тише…

Вечная память, всем тем, кого

Сквозь толщу бетона слышим!

Сорванный с веток ветер падёт на плечи.

Рваный ажур мороза лизнёт мой фас.

Отзвуки чьей-то Высшей, фантомной речи

Журчат сквозь нас.

Дрогнет в руке уставшей букет снежинок.

Если б не это место, то Рождество