Уста, как две коралловые грёзы.
И я горжусь тобой, и в целом – светом.
Я закрываю взор, но открываю душу,
Я лег у храма, распластавшись по ступеням.
В глазах – круги. Их свет идет наружу.
Себя я чувствую страдающим Орфеем.
Передо мною ты, твои глаза и губы,
Твоя туника, танец Афродиты.
Мои мечты, как сны – мягки, не грубы,
Воспоминания блестят, как лазуриты.
Я снова вижу все, что было с нами,
Ночь давит на мою немую душу,
Заря восходит над семью холмами,
Я поднимаю с лестниц свою тушу.
Я вновь иду по улицам старинным,
Дышу тем воздухом, каким и ты дышала,
Иду путем любимым – самым длинным,
Дорогой, по которой ты бежала.
Мне снова снится, будто я гуляю в Риме,
Во времена, в каких естественно и не был,
Ищу гречанку, чье сейчас не помню имя…
Я лишь во сне живу, а днем я только небыль.
20—21.06.1997 г.

Размышляя о Тесее

I

В Элладе осень. Пахнущий кострами

Озон прошел. Свинцовый неба диск

Смывает копоть стройными дождями

С усталых лиц.


Мой глаз закрыт. Другой чуть-чуть прищурен,

В тумане взора видится порой

Кораблик в море, мающийся бурей.

Похож на мой.


Чернеет парус. Посейдон в припадке

Орет на рыб, исходится слюной.

Плюется пеною, кудрявит тела складки,

Ревет волной.


Гребцы сидят. Их вёсилишки – щепки,

Их парус – тряпка, носовой платок.

И страх о завтра, о любимой девке —

Летит в поток.


Не плач, Тесей, гребцы не виноваты,

Их лодка не зависима от них.

Сейчас не обойтись одним талантом…

Штормит старик.


Не плач, герой. Не одинок ты, знай же —

У многих Посейдон ломает жизнь,

Цунамит старый и навряд ли скажет:

«Дружок, держись».

* * *

Я, как и ты – вся жизнь кипит страстями!

Как ты, я сам забрался в лабиринт.

Мне в спину крикнули: «Неужто сам с усами?»

Кровавый бинт


Вокруг души. Чего хочу – не знаю.

Как ты, я ломанулся за других…

Но чу! Бык замычал на Пасифаю —

Твой сон о них.


Спит минотавр – он зеркало кривое

Твоей души. И в веренице дней

Маячат сны в венозных лужах крови…

Боюсь твоей.


С тобой четырнадцать – унылая команда.

Садясь за вёсла, знали, что доплыть

Назад всем не удастся, и не надо

Судьбу винить.

II

Великий Крит раскрыл свои объятья

Тебе, Тесей. Он несказанно рад,

Скрестив персты (и лучше нет занятья!)

промолвить: «Брат!»


Лукавая старуха, улыбаясь,

Берет «под крендель», мозги крутит в винт,

Потом вдруг «Ой!», как будто просыпаясь:

«Там лабиринт».


Ты сам полез. Тебя никто не нудил

Засовывать в петлю могучий торс.

Сомкнулись комнаты на шее в плотный узел.

К нему прирос.


Дедал – дурак! Он выдумал красиво

По слепку мозга выдолбить ходы.

Засунуть монстра, чтоб ходил уныло

Туды-сюды.


Но не учел; не все в водоворотах

Сложнейших партий. Шахматный игрок,

Он, ближних обходя на поворотах,

Их не берег.


И где твой сын? Кто дальше в эстафете?

Что толку в крыльях, если сына нет?

Из-за чего ты шел на жертвы эти?

За звон монет?


За идеал? За чистое искусство?

Монументальный стиль тебя пленил?

Архитектурные высоты? – Все паскудство!

К свободе плыл?


Но Бог с Дедалом. Впереди Сицилья.

Там отдохнет талантливый эллин.

Свою он роль сыграл – сожжены крылья.

Все в нафталин.

III

Тесей, не спи. Страшны не сами стены.

Блудливой Пасифаи страшен сын,

Порок залил живую влагу в вены

И в них застыл.


Лукавят греки, морщась эпатажно,

Мол, бык был страшен в минотавре – нет!

В нем страшен человек, и это важно!

Он – твой портрет.


Твой минотавр лишь ждал тебя до срока,

Как ждут замки проглатывать ключи.

Твой минотавр – лишь ты с другого бока,

Как ни кричи.


Да, вы – одно! Порок и доблесть в сплаве!

Не ты его, а он тебя нашел.

И важно то, чья сталь в лихом ударе

Бьет хорошо!


Так будет впредь. В житейских лабиринтах.

Не раз нанизан будешь на рога.

И сам не раз под горькой пива пинтой

Из-за угла,