За несколько дней до Навруза мы со всеми нашими соседями украшали балконы разноцветными фонариками и флажками: красными, зелеными белыми и желтыми, как на флаге Курдистана. А в день праздника мы наряжались в национальные платья и отправлялись в путь на микроавтобусе. В этот день я всегда выходила на улицу.

То, что мы празднуем, очень не нравилось режиму, и они выставляли много полиции на улице. Нам разрешалось праздновать только потому, что они знали, как упрямы могут быть курды: если запретить праздник, могли вспыхнуть протесты. Но нам все равно требовалось официальное разрешение, которое достать было трудно. Обычно нам не позволялось проводить праздник на улицах. Вместо этого нам приходилось ехать на нечто вроде пустыря под названием Хак аль-Рми на окраине Алеппо, где армия обычно тренировалась в стрельбе, так что если перевести название дословно, то получится «стрельбище». Место было невзрачное и каменистое, и мы брали с собой много подстилок, на которые усаживались, и устраивали пикник.

Честно говоря, иногда я мечтала о том, чтобы этот праздник запретили, потому что мне очень не нравилось туда ездить. Во-первых, спуститься вниз с пятого этажа для меня было мукой, даже несмотря на помощь родных. Затем, когда мы наконец-то добирались, на пустыре всегда было очень шумно и многолюдно, и еще было очень некомфортно сидеть на твердой земле. И я, конечно, не могла увидеть национальные танцы или людей, поющих наши национальные песни. К тому же нам постоянно нужно было следить за тем, что мы говорим, потому что в толпе были продавцы надувных шариков, мороженого и сладкой ваты, о которых шептались, что они – шпионы Асада. Но мы и так всегда были очень осторожны. Было и хорошее. Вечером разжигали большой костер, вокруг которого люди танцевали, а в темное небо запускали фейерверки.

Затем, через неделю или около того, появлялись новости об арестах организаторов, арестовывали также людей, которые строили сцену для музыкантов и настраивали звуковую аппаратуру. В 2008 году полиция во время Навруза застрелила трех молодых парней, и стали раздаваться призывы запретить праздник. Потом режим объявил, что отныне вместо Навруза будет отмечаться День матери. Видите, какие лукавые эти Асады.

В тот год я не попала на праздник, потому что доктора решили провести операцию по удлинению моих ахиллесовых связок, чтобы я могла распрямить ноги и поставить пятки на землю, а не стоять постоянно на цыпочках. Операцию мне сделали в госпитале Аль Салам, и когда я очнулась, нижняя половина обеих моих ног полностью была в гипсе. Ноги болели так, что казалось, они охвачены пламенем. Я много плакала после операции, и я очень скучала по своей старшей сестре, по ласковой Джамиле, которая в прошлом году вышла замуж и уехала от нас. Бланд к тому времени закончил учиться и нашел работу бухгалтером в торговой компании. Насрин поступила в университет Алеппо и стала изучать физику, то есть пошла по стопам моей сестры Нахды. Я была очень счастлива за них, но это означало, что теперь я весь день была дома одна, с Айи и Ябой.

Однажды я сидела на коврике на большом балконе и увидела, как в подъезд входят Айи с моим дядей Али, который недавно навещал наших родственников в городе Хомс. «Твой дядя кое-что тебе принес», – сказала Айи. Дядя Али вручил мне коробку бумажных платков и засмеялся, а у меня внутри все упало. Коробка салфеток не особо похожа на подарок, честно говоря.

Он сказал: «Загляни внутрь». Я так и сделала, и внутри нашла маленькую черепашку. Хомс славился своими черепахами. Я была так счастлива, что продержала коробочку с черепашкой у себя на коленях весь день. Мне очень нравилось водить пальцем по узорам на панцире и наблюдать, как высовывалась маленькая головка, серая и вся в морщинах, как змеиная чешуя, с крохотными глазками-пуговками. В тот первый день, когда ее принесли, черепашка почти не двигалась, и я очень боялась, что повредила ей что-то – в нашей семье все знали, что в моих руках ломается даже то, что не может сломаться. В первые несколько дней я проверяла черепашку каждые две минуты, чтобы убедиться, что она еще жива. Мы держали ее на балконе, кормили салатными листьями и прозвали С’раа, что по-арабски значит «быстрая», но она, естественно, передвигалась еле-еле, даже медленнее меня.