Нина опустилась прямо на грязный пол и зашлась в рыданиях. Здесь её и нашла соседка по палате, обеспокоенная долгим отсутствием девушки. Истерику смогли остановить только при помощи медикаментов. Нина наотрез отказалась отвечать на вопросы о том, что случилось. И никогда в будущем, ни с кем ни при каких обстоятельствах не обсуждала этот тяжёлый случай, оставив его в дальних уголках своей израненной души.

Ещё через неделю Нину отпустили из больницы. Её никто не встречал, девушка даже не сообщила родным, что её выписали. К бабуле ехать не было сил, боль разрывала изнутри и тело, и душу. Говорить, объяснять, обсуждать – да что там! – даже смотреть на этот враждебный мир не было желания. Нина решила поехать отлежаться в квартиру матери. Алёна последние три года жила в Тамбове с постоянным мужчиной, в её квартире никто не жил, квартирантов после недавнего случая, когда очередная пара вынесла всё, вплоть до продавленного кресла, не пускали. Изредка бабуля или Нина ездили проветривать квартиру и проверять, не прорвало ли трубу, очень уж баба Катя боялась затопить соседей. Из мебели остался старый диван, покосившийся шкаф и огромный, на полкомнаты стол, который невозможно было вынести, предварительно не разобрав. На кухне доживали свой век ржавый чайник, пара отбитых тарелок и чашек да погнутая алюминиевая кастрюля. Жить там было нельзя, а просто забиться в нору и пережить страшное время – самое то.

Словно в насмешку, в полупустом автобусе напротив Нины села девушка лет восемнадцати, с малышом в кенгурушке. Совсем крошечный, от силы пара месяцев от роду, он смешно морщил еле заметные бровки, прижимаясь с маминой груди, инстинктивно ища защиту от огромного нового мира. Нина, как кролик на удава, смотрела на яркую картинку, не в силах оторвать глаз. Когда малыш, упорно тычась в маму, нашёл ротиком грудь и жадно приник к ней, юная мамочка, прикрыв пелёночкой трогательный процесс, смущённо поглядела по сторонам, а Нина, не сдержав рвущихся наружу рыданий, выбежала из автобуса и бросилась прочь, не разбирая дороги. Слезы заливали лицо, девушка наталкивалась на людей, спотыкалась о чьи-то сумки и задевала стены домов.

Пришла в себя она уже на улице, с трудом понимая, где находится. Осмотревшись, Нина решила пойти пешком, не испытывая больше судьбу. Она шла, глядя под ноги, чтобы, не дай бог, не наткнуться взглядом на очередную счастливую маму с ребёнком.

С трудом волоча ноги, Нина добралась до заброшенной маминой квартиры, села на пол в узком коридоре и разрыдалась. Когда человек плачет, что бы там ни говорили, в глубине души ему, как и в детстве, хочется, чтобы его пожалели. Словом, прикосновением, объятием, просто присутствием рядом. Мы, как ни странно, плачем для кого-то. Даже в самом большом горе мы обращаемся к тому, от кого ждём поддержки и слов утешения. Даже теряя близких навсегда, часто с рыданиями или тихими слезами обращаемся к ушедшим с внутренним криком «услышь, помоги, облегчи страдания». А уж если тот, кому направляем идущие из самого сердца слова, жив и может нас услышать, то призыв к нему много сильнее, и тем горше и больней, если он так и не услышал, так и не пожалел, так и не помог…

Нина сидела на полу, захлёбываясь слезами, не смахивая их с лица и не вытирая. Слёзы стекали на свитер, скапливались у подбородка, их догоняли новые горячие потоки невысказанной боли. Неожиданно для самой себя Нина услышала свой голос: «Мама, мамочка, ты слышишь меня? Дай мне сил, дай мне мужества пережить эту боль! Я же твоя дочь, пусть нелюбимая, ненужная, но я есть у тебя. А у меня никогда, никогда не будет ни дочки, ни сына. Услышь меня, мама, помоги мне! Подскажи, как справиться с этой болью! Ну, хоть раз в жизни почувствуй меня!» – в отчаянии выкрикивала Нина в пустоту. Звенящая тишина пустой холодной квартиры была ей ответом. Обессилев, девушка легла на пол, прижавшись щекой к давно не крашенному полу, и так и уснула в неудобной позе, прижав ноги к груди, как в материнской утробе. Проснулась она, когда в комнате уже было темно. Осенние сумерки спустились на город, свет тусклых фонарей едва проникал в квартиру. В голове шумело, как после спиртного, лицо горело от солёных слез, но плакать уже не хотелось. Пришло осознание того, что надо жить дальше, справляться с болью самой, не надеясь на кого-то. Легче не стало, стало понятней.