Очнулась Нина уже в реанимации после операции. Первое, что она увидела, был серый потолок с разводами от дождя.

«Крыша у нас протекает. Надо бы мастера вызвать, – мелькнула слабая мысль. – Когда только успело так затопить? А мы потолок недавно поклеили. Жалко обои», – и Нина опять провалилась в сон.

– Повезло тебе, милая, что выжила после такой потери крови, – делая перевязку, сказала медсестра. – Доктор наш с того света тебя вытащил. И бабуле свечку за здравие поставь, той, что на ноги всю электричку подняла. Хорошо, что в московскую больницу тебя привезли: у нас и аппаратура вся есть, и доктора отличные. Ещё немного, и не спасли бы. Пять часов операция шла. Уж сколько резали тебя, да кроили, да сшивали…

– А что резали-то? У меня весь живот в швах – страшно смотреть, и больно очень, – Нина была так слаба, что сил хватало на пару реплик, не более.

Медсестра вдруг запнулась:

– Доктор придёт и сам всё расскажет про твою операцию. Ты, главное, поправляйся.

Старенький доктор пришёл на следующий день, сел рядом с кроватью, где лежала Нина, посмотрел швы, назначил новое лечение, немного помолчал, пожевал сморщенными губами:

– Не люблю я эти разговоры, по мне так лучше за операционным столом стоять, нежели такие вещи пациентам говорить. Но никуда не денешься. Операция сложная была, порезал этот гад тебя сильно. В общем, не будет у тебя деток, девочка, не будет…

– Как не будет? Как детей не будет? – Нина попыталась привстать, но застонала от резкой боли и мешком свалилась обратно.

– Вот вставать тебя нельзя. Слишком много швов наложили, полежи пока, деточка, потерпи, свыкнись чуток с горем своим. Давай мы твоих родных вызовем, кто у тебя есть? Родители? Другие родственники?

– Не-е-ет!!! – громкий крик, а точнее, нечеловеческий вой разнёсся по отделению.

– Сейчас мы тебя уколем, ты поспишь, полегчает немного. Знаю, знаю, милая, как больно, но надо терпеть, выдержать. Главное – жива осталась.

Врач удерживал Нину, медсестра уколола внутривенное, и девушка застыла, замерла, заморозилась.

В телефоне Нины нашли домашний номер, приехала баба Катя, захлопотала вдруг внученьки, принесла ей курочку, паровые котлетки. Как умела, пыталась отвлечь Нину, но девушка не реагировала: механически проглатывала что-то, не различая вкуса, отвечала на вопросы, а потом отворачивалась к стенке и замолкала. Алёну, как всегда, носило по свету, она не появлялась в палате у дочери, хотя ей сообщили о случившемся несчастье. Как только узнала, приехала Анюта, тормошила подружку, рассказывала ей новости, травила анекдоты. Нина растягивала губы в улыбке и молчала. Она ещё больше похудела, подурнела, превратилась в тень. Аня бросилась за помощью к маме.

Тётя Наташа сразу помчалась в больницу. Выложив фрукты и йогурты, присела на кровать, погладила Нину по худеньким плечикам, крепко взяла за тонкую руку с исколотыми капельницами, прозрачными до синевы венками:

– Девочка моя, родная наша, я знаю, как тебе сейчас больно и горько. Знаю, что кажется: впереди ничего нет: ни солнца, ни тепла, ни радости. Но, поверь мне, Ниночка, это не так. И то, что сейчас видится как конец всему, через время не пройдёт, нет, просто станет терпимой болью, с которой можно жить. Можно и нужно ЖИТЬ, ты слышишь меня, Ниночка? Какие бы мысли ни бродили в твоей головке сегодня, на смену им придут более светлые. Их просто нужно дождаться. Обещаешь мне?

Нина уткнулась тёте Наташе в живот и разрыдалась – впервые за долгие дни после горького пробуждения в палате.

– Плачь, моя хорошая, плачь!

Прижимая к себе хрупкие плечики девушки, Анина мама и сама ревела в три ручья, жалея такую одинокую девочку и ругая про себя на чём свет стоит её бессердечную мамашу, которая так нужна была дочери именно сейчас.