Устав от круговерти неразрешимых вопросов, Дилан снова закрыл глаза и молитвенно сложил ладони.

– Нет, Господь, не делайте так, чтобы мой отец умер. Не убивайте его. Вот только освободите от беса, который во мне поселился.

Их встреча прошла как обычно. Все началось с беседы, да и вряд ли это можно было назвать беседой, так как говорил один Салим, а он лишь соглашался с его доводами кивком головы или короткими репликами. Юношу восхищала легкость, с которой его наставник рассуждал на самые разные темы – будь то политика, экономика или социология, клеймя тех, кто находился у власти, и возмущаясь рабской покорностью обывателей. До сих пор он не осмеливался выступать в роли полноценного собеседника, считая эти вопросы слишком сложными и доступными лишь узкому кругу посвященных. Правда, с некоторых пор он чувствовал, что уже может себе позволить тоже выразить критическое отношение к мироустройству, даже если он и не вполне владеет словом и не имеет четких политических убеждений, чтобы его суждения выглядели столь же безапелляционными, как у его наставника.

И на этот раз, как это бывало при каждой встрече, Салим сделал упор на воинах, готовых пожертвовать жизнью на поле битвы, дабы ускорить создание великого государства – Халифата, которое станет первым этапом в установлении шариата на всей Земле. Он говорил о награде, уготованной Аллахом для этих воинов, шахидов, противопоставлявших чистоту своей веры порокам и невежеству остального мира, для которых единственной целью было прославление имени Бога и Его Пророка.

Салиму удалось отыскать именно те слова, которые разбудили воображение юноши, донесли до его сердца фантастические сценарии, участником которых он мысленно становился, всей душой и силой своего оружия принадлежа к отважным всадникам Апокалипсиса, приход которых был предсказан священными текстами.

Итак, когда однажды Салим спросил, ощущает ли он в себе достаточно мужества, чтобы присоединиться к этим воинам, он немедленно ответил, что страстно этого желает и готов все силы души и тела отдать на службу делу Аллаха и Его Пророка, что он тоже жаждет воочию узреть торжество истины на Земле. Он ответил так, потому что кто, как не Салим, вдохнул жизнь в образы, отныне заполнявшие все его мысли. Именно это нужно было ответить, чтобы показать себя достойным его дружбы. К тому же он думал, что день отъезда еще далек, и он успеет поработать над совершенствованием своих знаний в области веры, отточит их, поскольку считал, что ему необходимо еще «подрасти интеллектуально», чтобы заслужить подобную привилегию и стать достойным исполнителем этой благородной роли.

– Я горжусь тобой, – произнес Салим, положив руку ему на затылок. – Горжусь, что не зря взял тебя под свое крыло, доверился тебе и донес до твоего сознания основы нашей веры, горд, что ты отныне можешь считаться одним из наших.

Софиан расправил плечи, его переполняли волнение и чувство гордости, он был глубоко тронут словами наставника. Никогда и никто еще так с ним не говорил. Кем он был до этого? Ничтожеством без будущего, лишенным всякого интереса к жизни, затерянным в обществе, которое ежедневно давало ему понять, что он ноль, среднестатистический тип, обреченный лишь на то, чтобы пополнить ряды нищих.

– Будь наготове, – сказал Салим. – Через несколько дней за тобой придут.

– И куда мы отправимся? – наивно спросил он.

– Туда, куда призовет нас долг. Скоро тебе исполнится восемнадцать, и ты сможешь присоединиться к нашим братьям.

Только когда наставник ушел, оставив его в баре одного, Софиан осознал сказанное, и ему стало не по себе. Понадобилось всего несколько часов, чтобы он ясно понял, что вовсе не хотел отправляться ни на какую войну, не хотел убивать или быть убитым. И не из трусости, а потому… что не чувствовал себя готовым, и все тут! Ему требовалось время. Но как донести до них свою мысль? Отказаться и покрыть себя позором? Сбежать, чтобы его сочли предателем дела, которое изменило всю его жизнь за несколько последних месяцев? Мало-помалу его охватила паника, мысли путались до такой степени, что он уже начал сомневаться абсолютно во всем.