– Правда.

Он снова не выказал никаких эмоций. Расстегнул сумку под сиденьем своего кресла, достал оттуда несколько запаянных прямоугольников и упаковку тетрапака.

– Это нарезка колбасы, шоколадный батончик и печенье. Сок виноградный. Кормить будут минут через 50, и там, правда, очень всё скромно. Возьми.

Я сгребла протянутые упаковки и, рассыпав их в сумку, выудила колбасу. Потом посмотрела на Романа. Он уже отвернулся, что-то просматривая в телефоне. Я дождалась, когда мимо пронесётся очередная стюардесса, и тронула его за плечо.

Он вопросительно на меня посмотрел, а я протянула пластиковый пакетик с колбасой.

– Возьми. Мне кажется, что ты тоже голодный. Будет обидно, если я съем всё, что ты предусмотрительно положил в сумку.

Он моргнул, ещё раз, ещё. А потом лучезарно улыбнулся.

– Спасибо, Стрекоза. И правда ничего не ел ещё. Боюсь от голода укусить пробегающую мимо стюардессу. – А потом надорвал упаковку, хмыкнул и с лукавой улыбкой произнёс, – а ты ничего, не конченная. Надежда есть.

Шоколадный батончик я съела с такой скоростью, что не могла точно сказать: прожевала ли я его или глотала большими кусками. Печенье разделила пополам с Романом.

Он улыбнулся, и, глядя на мою физиономию, отдал мне и вторую половину. А вот сок мы пили по глотку по очереди. Странно, но после такого крохотного перекуса под ложечкой сосать перестало.

Жаль, что это было единственным положительным событием.

Я никогда не летела в экономе. Здесь всё было не так. Дело было не в количестве кресел или расстоянии между ними. Меня оно совершенно не заботило. Меня бесило другое.

Я тут вообще никому не была нужна.

Меня перевозили, как контейнер с отходами. Старались, чтобы я заняла своё место, не мешала другим пассажирам и долетела. Они не спрашивали, комфортно ли мне, желаю ли я воды, конфет или шампанского. Они приказывали.

Пристегнитесь. Отключите. Не вставайте.

Это выводило из себя. Мне хотелось сделать всё наоборот. Останавливало только то, что нарушителей ссаживают, а купить новый билет мне было не на что. А возвращаться к отцу не хотелось категорически.

Снова терпеть его тяжёлый взгляд, придирки, приказы. Давящее ощущение силы и вседозволенности и собственной ничтожности. С этими хотя бы можно спорить. Владимир Голубев возражений не терпит.

А ещё возмущала отдышливая тётка, сидящая в кресле справа. Она захватила подлокотник и вытянула ноги в мою сторону. Но кроме того она без остановки ёрзала и восторгалась нашими пилотами.

– Как хорошо, что мы дома! Всю Сибирь замело. На улицу выйти нельзя, сносит. И валит так, словно в небе пропороли гигантскую перину. Вытянутую руку не видно! Думала, что отменят рейс, буду в аэропорту куковать. Но нет, летим.

И я, и её соседка возле иллюминатора, промолчали. Но тётка, встряхивая старомодными химическими кудельками, продолжала болтать. Она говорила, как замёрзла в аэропорту, как её чуть не сдуло с ног. И это только в Москве.

– А представьте, что у нас в Новосибирске! Там нас, наверное, будут к трапу привязывать, чтобы не унесло.

Я вздохнула и вставила наушники. Они разрядились и ничего не транслировали, но тётка посчитала, что я перестала её слышать и сосредоточилась на соседке у окна. А я, прикрыв глаза, рассматривала салон.

Стюардессы, пристегнув пассажиров и сделав последние объявления, уселись в кресла, лицом к пассажирам. Это было ужасно странно. Раньше я не видела, где и как летит персонал. Даже не задумывалась об этом.

– … и дай Бог, чтобы проскочили. А то ведь если погода нелётная, или аэропорт не принимает, куда нам деваться? Не в Москву же обратно 4 часа лететь?