– Знаешь, как мона оленя-то готовати? Давнешно рассказывали мне, – скрипуче зашептал Бронька за спиной Митрича. – Можно его у Реки закопати, сверху камнями и снегами присыпать. Пусть полежит ползимушки. Хоть тухлятинка, но зато какая! Тока можно подохнуть, если обожрешься.

– Я заморожу лучше, – вежливо ответил охотник, глядя на выступающие из-под губ зубы Броньки.

– И правильно, дружец! – старик слышал шепелявую речь дохляка и вставил свои марки пятикопеечные. – Хрен знает-то, че дальше будет-то! Щас надо думать головешкой! Я грю, что в деревне жрать совсем нече. Ты разбогатеешь, Мишань. Мясо и рыбка – вот че мы буим жрати! ТЫ БУИШЬ У НАС ГОЛОВОЙ ПО ЛЕСУ!

– ЭТОТ?! А как же я, старый?! – вскочила Маришка, образно схватив лук и пустив стрелу в Маркова. – Смотри, как я умею!

– Да ты ж моя хорошая! И ты буишь головой по лесу. А ты Тесак… Ты ето, по мясу. А ты, Юрец, ты… эээ…

– По собакам! – закричал кто-то за первым рядом стульев, и все дружно взорвались хохотом.

– Годите вы. Есть же ешо ети, овосчи, во! Для тепла у нас есть дерево! А с деревняме мы задружим! Новый Союз Пяти устроим!

– Трех! – поправила, кажется, Федоровна, немолодая швея.

– Да! Че в Ленинском, че в Лесном. Одна кровь!

– Вчера Ленинское горело, – сухо подытожил Марков.

– Да, усе правильно! Так и нужно! Так и нужно! Мы потома после веча двинем к нима. Пойдешь с наме?

– Бобриха запрещает ходить на левый берег, – слукавил Марков, которому не хотелось обслуживать хотелки раздувшегося от гордости и ударов лесоруба.

Митрич махнул на товарища рукой и, брызжа слюной, начал рассказывать о переменах после веча, а приятели по кружку глядели на своего главаря пустыми охмелевшими глазами. В разгар грез о будущем Речном Митрич подвинул к охотнику облитую сивухой бумажку, где блестели нечитаемые каракули, и принялся важно озвучивать заезженные требования, которые, по его мнению, «заставили бы Говниху стать покладистой что твоя валенка». Но Марков пропускал пьяную речь старика мимо ушей и обдумывал, как бы по-тихому свалить. Внезапно Митрич обратил внимание на тоску друга и с тяжелым вздохом объявил, что «заседание» окончено. Недовольные прерванным застольем стали нехотя расходиться, а Митрич на прощание сердечно обнимал партийцев. Он торжественно заявил, что завтра никто не узнает Речное.

– Я буду готов, – шепнул Тесак главному лесорубу, а Митрич кивнул в ответ, обнажив щербатый рот.

Когда митричи с шумом разошлись, в питейной почти никого не осталось. Лишь несколько завсегдатаев молча чокались стопками и, высоко задрав головы, без интереса выливали содержимое в глотку. Лишившись шумных посетителей, столовая стала выглядеть уныло. В сытые годы, когда Марков только отошел от ранений, в Речном гудела жизнь – заведение в иной раз под завязку набивалась веселыми людьми, празднующими свадьбу или очередной юбилей, а Бобриха будто птичка порхала между столиками, радуясь тому, как позвякивали денежки в широких карманах ее коричневого фартука.

– Не нужно было выгонять друзей, – проговорил Марков, ощущая звон в ушах от наступившей тишины. – Я все равно собирался уходить.

– Дружец! – Митрич похлопал охотника по плечу, дыша едким перегаром. – Давнешне с тобою не сидели. Дава подбухнем. Шептала, Потряс тебя! А ну, выходь к нама.

На громкий свист лесоруба из каморки появилась неуклюжая фигура Шепталы.

– Миша?! – Шептала испуганно уставился на Маркова. – Ты уже пил?

– Нет. Тут и без меня веселья полно было. Я воды хочу, Вов. Белка на обед все нутро высушила.

– Тебе из фильтра или топленную? – дрожащими губами спросил Шептала, поглядывая наверх.