Диктор напомнил о том, что скоро начнется посадка на поезда, следующие за границу, и сообщил о прибытии пригородного поезда Мукачево – Явор – Ужгород.

Старшина-артиллерист неохотно поднялся из-за стола.

– Ну, Иван, раскошеливайся… расплачивайся, одним словом, а я пойду. Пора.

– Постой. Так ты, брат, не уйдешь. – Кларк грубовато притянул к себе Воловика, потрепал его за волосы, потом поцеловал в щеку. – Будь здоров, Гринько!

Проводив старшину к двери досмотрового зала, Кларк поспешил вернуться в ресторан, но Василия Гойды там уже не было. Не нашел Кларк так нужного ему машиниста ни в зале ожидания, ни в парикмахерской, ни на почте, ни в камере хранения. «Уехал пригородным в Мукачево», – сообразил Кларк. Он с досадой пожевал губами и направился на третий этаж, в вокзальную гостиницу. Час назад он не думал, что там придется ночевать. Рассчитывал на домашнюю постель нового друга, на его хлеб и соль. «Ничего, голубчик, и до тебя доберусь. Нужен ты мне, очень нужен».

Поздно вечером Громада вернулся с границы и по дороге в штаб решил заехать домой. Поднимаясь по лестнице, на площадке второго этажа он увидел широкие плечи и знакомый курчавый затылок Зубавина.

– Евгений Николаевич, вы? – окликнул он майора своим мощным басом. – Чего по ночам бродите?

– Не спится, Кузьма Петрович. Вот я и решил в гости к вам напроситься.

Зубавин часто бывал у Громады дома, он глубоко уважал его жену, Ольгу Константиновну, его девочек Майю и Светлану. Но Кузьма Петрович понимал, что сегодняшний неожиданный ночной приход Зубавина вызван какими-то особыми обстоятельствами.

Ольга Константиновна, открыв дверь, обрадовалась, увидав Зубавина.

– А, Женя! Здравствуй, пропащий! – Высокая, в легком белом платье в синюю крапинку, с непокорными темными волосами, перехваченными голубенькой выцветшей лентой, она легко и быстро подошла к нему, схватила за ухо своими пухлыми и теплыми пальцами. – Вот тебе, вот, вот…

– За что мне такое наказание, Ольга Константиновна?

Она с веселым негодованием посмотрела на мужа, который направлялся в ванную.

– Слыхал, Кузя? Он, такой-сякой, даже не чувствует своей вины. – Ольга Константиновна смерила Зубавина с ног до головы презрительным взглядом. – Кто глаз не кажет третью неделю? За пять кварталов обходит наш дом? Девочки тебя уже начисто забыли…

– Мама, кто пришел?

Ольга Константиновна озабоченно посмотрела на дверь детской, откуда донесся голос старшей, пятнадцатилетней Майки.

– Это папа.

– Какой же это папа, если у него голос Евгения Николаевича?

– Тебе показалось. Спи!

– Да разве мы глухие, мама! – запротестовала меньшая, Светлана.

– Прекратите разговоры! – Ольга Константиновна плотно прикрыла дверь детской, дважды повернула ключ и кивнула Зубавину, чтобы тот проходил в комнаты.

– Вот, слыхал? – сказала она, входя вслед за ним в столовую. – Его ждут не дождутся, а он…

– Некогда было, Ольга Константиновна. Такие у нас сейчас дела… А в общем, простите, виноват.

Ольга Константиновна засмеялась:

– Покладистый муж у Ирины. Даже завидно. За двадцать лет не было еще такого случая, чтобы мой муж сказал «я виноват, Оля». Все жена виновата: девочки получили по тройке – мама недосмотрела; у девочек аппетита нет – мама не умеет кормить; девочки зачастили в кино – мама их разбаловала; девочки поздно ложатся спать – мама поощряет; девочки заболели – мама не уберегла. Одним словом, всегда виновата.

На пороге столовой показался Громада, с влажными волосами, с натертым докрасна лицом.

– Объективная действительность, ничего не поделаешь, – посмеиваясь глазами, сказал он.

– Я уже говорила: праведник, а не муж, – Ольга Константиновна материнским жестом, словно перед ней стоял не великан Громада, а мальчишка, пригладила на его голове волосы, поправила воротник рубашки.