– Тимошка, идем! – позвал Маркел Опоркин, видя, что особой беды от встречи Тимошки Рукавкина с самарским офицером не случилось.

– Иду, дядя Маркел! – И к Илье Кутузову: – Был в поле на сражении против самозванца, да нас воры конницей офрунтили. Майор Наумов каре сделал и отбился, а я ногу некстати себе повредил, в городской ров завалился. Думал, отлежусь незамеченным до ночи, ан не вышло. Воры приметили и на меня втроем навалились, повязали ремнями. Как вовсе жизни не лишили, ума не приложу. Должно, пожалели по малолетству моему. А потом Господь случай дал бежать от разбойников. Говаривал дед Данила, что гнилого болота и черт бережется, тако и нам того самозванцева плена… Ну, Илья, побежали мы в авангард. Успешного похода!

– Тебе тоже! Я в тыл поставлен, вас прикрывать, – отозвался Илья Кутузов, провожая взглядом Тимошку, убегающего во тьму вслед за санями и казаками.

– Вот Даниле радость-то будет узнать, жив-здоров его внук и сражается супротив самозванца. – Илья Кутузов отыскал своих солдат – пять саней, а в каждых по семь солдат. Коротко объяснил задачу, поставленную командиром корпуса, сел в седло, терпеливо ожидал, пока войско вытянется из припорошенной поземкой и затворившей наглухо ставни Чернореченской крепости. И лишь после этого, отстав от корпуса саженей на двести, тронулся со своей полуротой. Сторожевые солдаты, оставленные в крепости полковником, затворили за их санями тяжелые, петлями поющие от стужи ворота.

Бревенчатая стена поверх высокого вала, исхлестанная недавними еще осенними дождями, а теперь замерзшая до звона, скоро растворилась в ночи, и только купол собора с крестами некоторое время был виден. Но дорога скоро пошла между лесистыми холмами, и купол, словно накрытый шапкой облаков, вовсе пропал. И луна, надрожавшись на порывистом ветру, как под одеяло, нырнула за тучу.

Часа через два задубевший на ветру полковник Чернышев не выдержал, слез с коня и пересел в просторные сани, укрылся тулупом, наказав майору Естифееву зорко поглядывать за дорогой, за колонной корпуса и особенно за проводниками.

– Должно, поясницу стужей стянуло, страсть как ломит, – пожаловался он Естифееву, умащиваясь под тяжелым тулупом и покряхтывая.

Переметенный мягкими сугробами проселочный тракт скоро укачал полковника, и он не заметил, как задремал. Когда сани резко качнуло в сторону, проснулся. Испугался непонятно влажной темноты вокруг себя, потом опомнился, высунул лицо из-под тулупа, спросил майора Естифеева, который все так же сутулился в седле рядом с санями:

– Тихо ли впереди? Какие вести от дозорных казаков?

– Тихо, ваше высокоблагородие, давно уже свернули с Оренбургского тракта, проселком идем к реке Сакмаре, чтобы не ткнуться в сторожевые заставы воров, – вместо майора Естифеева ответил сотник Падуров, который ехал, а вернее, это майор ехал с ним стремя в стремя, демонстративно трогая рукой пистоль за поясом.

За спиной полковника Чернышева, в двух саженях от его саней, что-то еле слышно напевал по-своему калмыцкий полковник, скрипел снег под полозьями, бежала луна по очистившемуся от туч небу, мелькая за верхушками деревьев: быть дню морозным, коль небо высветилось бессчетными звездами.

– На рассвете минуем самозванцевы заставы по дальним хуторам да уметам и будем на реке Сакмаре как раз против Оренбурга, где воры нас и не ожидают, – снова подал голос Тимофей Падуров. – А ежели, спохватись, и приметят нас да кинутся по следу – поздно будет. Пушками отобьемся, а там и гарнизон на подмогу подоспеет, случись что не так.

Майор Естифеев вновь выказал свое недоверие проводнику, сказав с насмешкой: