Но помимо «правильных» слов тестя, были ещё обстоятельства, которые были понятны только Егору, и от них нельзя было отступать: слова словами, а правило правилом. И потом, это была личная жизнь его семьи, которую он всегда любил и которой очень дорожил. И дело было вовсе не в принципе, а в ответственности, и эту ответственность он осознавал.

Поблагодарив Николая Петровича, Егор, конечно, отказался от всяких предложений, сказав: «Спасибо, Николай Петрович. Строителем, конечно, быть почётно, но почему я должен идти дорогой, на которой будут путаться ноги, думая о хлебе насущном? У меня есть прекрасная профессия, которую я люблю, – она и есть мой путь, моя дорога. Да, сейчас не всё так хорошо, но то предложение, которое мне поступило, я должен оправдать. Тем более, я дал слово». – «Хозяин – баран!», – разводя руками, не то в шутку, не то в серьёз ответил Николай Петрович. Антонина Николаевна тут же отреагировала на слова мужа, заставив его извиниться перед Егором. Но он был неумолим, сказав в своё оправдание: «А я ничего такого крамольного и не сказал, это же поговорка такая». – «“Поговорка”, которую ты сам придумал, да?» – «Не я, а народ», – рассудительно ответил Николай Петрович, не совсем понимая весь сыр-бор вокруг его слов. Он начал говорить что-то ещё, но встретившийся взгляд супруги тут же осадил его. Глядя со стороны, можно было подумать, что Антонина Николаевна применила к своему мужу какое-то тайное оружие, которое необходимо было ей для молниеносной победы. «Ладно, – недовольно, словно сдаваясь в плен, проговорил Николай Петрович, – что тут воду в ступе молоть. Коли так, то пусть себе едут. Своя земля повсюду мила, выживут». – «Почему “выживут”?» – глядя на тестя и не скрывая своего интереса, спросил Егор (ему явно не понравился последний глагол). – «Да это я так, к слову. Я же знаю, – совсем не обидчиво, можно сказать, по-доброму проговорил Николай Петрович, глядя на зятя, – у людей и нож не режет, а у тебя и шило бреет. За вас я спокоен. Вот только… – не договорив, он о чём-то задумался. – Ну да ладно, что тут говорить: порядки в Сибири старые, освящённые, население милейшее – может, и получится что, а не получится – вернуться никогда не поздно. Всегда будем рады».

После этих слов Николай Петрович встал с дивана и зашёл в другую комнату, откуда тотчас послышались ворчливые звуки его голоса.

Слушая тестя, Егор не знал, что и думать, а уж говорить – и подавно. Уж больно всё разное было у него на уме. «Во всяком случае, – подумал он, – что бы там кто ни говорил, я должен быть твёрже; во всяком случае моя мужская независимость не должна пострадать. И не потому, что я такой принципиальный, просто не хочу приучать себя к послаблениям».

А вот тёщу ему пришлось всё же успокаивать, сказав то немногое, что он должен был сказать: «Не нужно никаких извинений, – сказал он, обращаясь к Антонине Николаевне. – Николаю Петровичу не за что извиняться. Всё, что он говорит, это от души, от чистого сердца. Возможно, я бы тоже так говорил, если бы моя дочка…» – «Ага, слышишь, что зять говорит? – послышался радостный голос Николая Петровича из другой комнаты, обращённый явно к жене.

Видя мужскую солидарность, Антонина Николаевна ничего на это не сказала, лишь хитро ухмыльнулась, не только показывая таким образом сострадание, но и подумав, видимо, о том, что в этом вопросе мужчины разберутся сами, поскольку принятые ими решения и прочие правила имеют над ними большую власть. И всё же как женщине ей страстно хотелось пестовать и одного, и второго, как детей, объясняя им простые вещи и всё то, что в них заключается, а не поддаваться страстям (как это любят делать мужчины), преувеличивая существующее и прибавляя воображаемое.