Размышляя над этим вопросом, он вспомнил (читал где-то очень давно), что любовь подразделяется на четыре рода. Единственно подлинной является любовь-страсть. Это состояние, когда влюблённый не помышляет ни о чём, кроме любимого существа, всё прочее для него больше не существует, тщеславные побуждения исчезают полностью. На втором месте любовь-влечение: в этом случае предмет любви ещё может очень сильно занимать человека, но одновременно он не отказывается и от других удовольствий, к примеру, тяги к деньгам. Ещё бывает любовь физическая. И наконец, любовь-тщеславие. «Последняя есть самая худшая, что может быть, – подумал он, определив, таким образом, четвёртый род любви. – Не знаю, какой род любви ближе всего мне, но, несмотря на все жизненные невзгоды, семейные обстоятельства, только свой жене я могу открыть свои душу и сердце».

Этим оптимизмом и этим правом он жил последнее время, делая, что называется, своё дело. Отсутствие мнений не мешало ему мыслить, анализировать и жить своей жизнью. Возможно, поэтому многие его мысли, наблюдения и жизненные обстоятельства он старался всё чаще и чаще записывать в свой дневник, и не просто по привычке, а как бы разговаривая и советуясь с самим собой. В последние годы это вошло в некую обязанность, которая перерастала в писательский труд. Записанное он редактировал, что-то правил, выискивая, по всей видимости, не только новые гармонические словосочетания, которые, собравшись воедино, смогли бы зажить самостоятельной жизнью в его стихах и рассказах, но и выискивая новый тип знаний, которые можно было назвать интуитивными, способные, как ему казалось, подсказать ему в будущем что-то важное и существенное, как это делают беспристрастные и проницательные судьи.

К сожалению, записывая в свой дневник то или иное обстоятельство, он каждый раз разочаровывался в людях и той эпохе, что наступила. Особенно в человеческих отношениях. И всё потому, что вокруг не было никаких позитивных явлений, поскольку, как он считал, на смену чувствительности пришли грубость, ложь, безнравственность и звериный инстинкт, женщины перестали анализировать свои чувства, а для мужчин женщина стала просто добычей. Одним словом, от всех нынешних противоречий ум человеческий помрачился, воля ослабла, чувство исказилось и душа человека потеряла целеустремлённость к чему-то высшему, чему-то более значимому… «Запрещённый плод» стал для всех важнее, чем сам Господь.

После того как он увидел и почувствовал отступление людей от истинных ценностей, что составляют смысл человеческой жизни, у него возникало желание ничего больше не писать и вообще отказаться от этой деятельности. И вовсе не потому, что слова Натальи подействовали на него с некой разрушительной силой, а потому, что действительно, ему не к чему было стремиться: люди отвергали не только разум, но и чувства. Он прекрасно видел, что книга уже давно не являлась предметом первой необходимости, как это было раньше. Для потребления, насыщения и развлечения народ требовал новой «пищи» – денег, ставших высшей ценностью.

Одним словом, потеряв доспехи, защищавшие книгу от власти времени, она стала не более чем собранной под оформленной обложкой стопкой типографских листов. Старое выражение: «Бумага стерпит всё» коробилось от стыда, видя, как население России с жадностью принимает западный мир, проповедующий жестокость и насилие, расовые предрассудки и порнографию, причём порнографию духа, как точно выразился один поэт. «Раньше, когда меня тянуло к стихам, к прозе, – размышлял он, – я испытывал не только радость, но и счастье! Чувствовал силу, причём такую, что сам в неё не верил. Я был лёгок на подъём; любил народ, свою страну; поля, луга, реки – всё, что меня окружало и волновало, всё, что воздействовало на меня личным примером, памятью и божьим страхом. А сейчас что? Одно мракобесие и сатанизм. В этом обществе, кроме работы, семьи, спокойствия и спасения, меня ничто уже не волнует».