– Тоня, вот выскажусь и отстану. Не мешай мне говорить…

– Разбирайтесь сами. Пойду с внуком погуляю.

– Вот и правильно. А мы пообщаемся.

Антонина Николаевна собрала внука и вышла с ним из квартиры, строго сказав:

– Николай, закрой за нами дверь…

Николай Петрович прошёл в коридор, но вместо того, чтобы закрыть дверь, он слушал жену, вернее, то, что она ему тихо говорила. В конце их разговора он решительно сказал:

– Не переживай, всё будет хорошо.

И захлопнул входную дверь.

Всё это время Егор молчал. Он считал критику оправданной лишь в тех случаях, когда она опиралась на конкретные факты. Опустив глаза, он пытался вспомнить что-нибудь из тех слов, что говорил когда-то Николаю Петровичу.

«А ведь действительно, что-то подобное я говорил, – напряжённо вспоминал он, – говорил ещё что-то про личную жизнь, про профессию атомщика, которую очень люблю, про Сибирь… да, да, что-то было в этом роде».

– Ну что, вспомнил наш давнишний разговор? – входя в комнату, спросил Николай Петрович.

– Да, говорил, не отрицаю. И что плохого в этих словах? – кинув взгляд на тестя, проговорил Егор. – Нам десятилетиями внушали истину, что достойно только то, что приносит пользу отечеству, что достойны уважения те, кто отдаёт себя труду, профессии… И что в этом плохого?

Ему хотелось сказать что-то ещё, но Николай Петрович резко перебил его, сказав:

– Вот-вот: «Внушали истину!», «Польза отечеству!..» В нынешних условиях, Егор, это всего лишь красивые слова! Запомни: у нынешних «вождей» теперь другая «истина».

– И какая же?

– Очень простая: иметь, брать и требовать ещё! И вряд ли появятся в ближайшей перспективе обстоятельства, которые бы заставили их найти другие слова… персты им в язвы.

– Прошло больше семи лет, кто же знал, что всё так изменится, – разводя руками, проговорил Сомов, как бы соглашаясь со словами тестя. – Такое и в страшном сне не могло присниться. А каким-то особым даром предвидения я не обладаю.

– Вот ты говоришь: «Кто же знал?» Да вся эта «заваруха» тянется с того момента, как «меченый» пришёл к власти. Мы что, не видели, что с каждым годом становилось всё хуже и хуже? Видели! Ещё как видели! Просто никому до этого не было никакого дела. А всё потому, что отучили всех мыслить, думать… люди ведь они сам знаешь какие…

Сомов внимательно слушал, что говорит Николай Петрович, и молчал.

– Так что твоя «истина», извини, не работала уже давно.

– Может, и так, – спокойно проговорил Егор, – оспаривать ваши слова я не собираюсь. Во всяком случае, считаю это дело бессмысленным, поскольку опровергнуть их не могу.

В этот самый момент Егор подумал: «Николай Петрович не будет говорить просто так, значит, его тоже что-то волнует и мучает. Но находить в этом некие противоречия я бы не хотел. Мало ли кто что может сказать».

– Ты на меня не сердись, – прервав мысли Егора, миролюбиво проговорил Николай Петрович, – наболело, знаешь… Да и переживали мы за вас с матерью. Я ведь подумал тогда, если честно, что ты на принцип пошёл!

– Да какой там принцип – никакого принципа не было. Были обстоятельства. Вы же всё хорошо знаете.

– Да знаю я, знаю…

– А если знаете, то зачем возвращаться к этому разговору? Главное, что внучка здорова, внук растёт, а всё остальное житейское.

– За внуков, конечно, спасибо, – хмурясь и глядя куда-то в сторону, проговорил Николай Петрович. – Мы с матерью не нарадуемся.

Сказав эти слова, он тут же крепко задумался, словно пытался что-то вспомнить, но это продолжалось недолго. Он продолжил:

– Я ведь оттого говорю, Егор, что душа болит…

– Я вас прекрасно понимаю.

– Правильно сделали, что вернулись в Киев, – вот что я хотел сказать. Сейчас такое время, когда надо о себе подумать, а не геройствовать. Ни этой стране, ни той… герои уже не нужны (он махнул рукой куда-то на северо-восток). Сейчас каждый должен быть сам за себя. А это значит, что свои сухари лучше всяких там чужих пирогов.