В общем, к выбору жизненного пути он относился требовательно, можно сказать, философски, говоря: «Да, в движении растёт сила и набирается мощь; но и упасть в этом случае очень легко. А я падать не хочу. Тем более что цели как таковой, ради чего можно было упасть, у меня нет. Надо идти спокойно, потихоньку, сообразуясь со своей совестью; а если надо, то нужно и ползти, ничего страшного в этом нет. Во всяком случае, тот, кто ползёт, не упадёт».

Он прекрасно понимал, что бизнес потребует от него жертвенности, коими станут нравственные и духовные ценности, являющиеся для него своеобразным жемчужным ожерельем, без которого ему сложно будет сохранить отношение силы разума к силе чувств. Как понимал и то, что без этого человеческого дела ему невозможно будет разуметь не только внешние приличия, но и внутреннюю основу побуждений.

При всех этих обстоятельствах он был убеждён, что эта «жертвенность» ослабит его, ослабит так, что он потеряет главное – себя. По этому поводу он говорил так: «У меня есть свои жизненные планы, и повиноваться я буду только им. Заниматься несвойственным мне делом, которое не даст мне удовлетворения для души, я не могу. Зачем я буду мучить себя и других, умножая горести и печали. У меня другое предназначение, а значит, совершенно иной образ мышления и способ восприятия мира, и эти качества близки мне по сути, по смыслу жизни». Так он рассуждал. В то же время он сам себе говорил: «Чтобы я ни думал по этому поводу, в чём бы я ни пытался себя убедить, а разговорами относительно своего выбора жив не будешь, рано или поздно мне всё равно нужно будет принять какое-то решение насчёт заработка, чтобы продолжать жить, а главное, содержать семью, поскольку ждать чего-то лучшего уже невозможно».

Видя поведение Сомова, многие коллеги, подшучивая, говорили: «Всё ждёшь у моря погоды? Напрасно. Принимай то, что время нам велит: жизнь только там, где один продаёт, а другой торгуется. По-другому в этой стране теперь нам не выжить». Все эти шутки Егор воспринимал с улыбкой, добавляя маленькую радость к общим заботам. В такие минуты он размышлял про себя так: «Я же не навязываю никому того, чего хочу для себя, понимая, что у всех вкусы разные». Отвергать советы товарищей пришлось недолго. Решение, где ему быть, пришло из Киева. Заключалось оно в том, что родители Натальи, зная о большом желании дочери вернуться на Украину, приняли решение отдать им свою трёхкомнатную квартиру.

Егор принял это «решение» настороженно. Но видя, как жена и дети радуются этому событию, возражать не стал. На вопрос, Егора, за что им такой щедрый подарок,» Наталья сказала, что родители купили себе в Киеве новую квартиру в престижном западном районе Киева – Позняки, что расположен на территории Дарницкого района, между Днепровской набережной и проспектом Григоренко.

Егор знал, что Позняки – это престижный район Киева и что квартиры там стоят недёшево. Не успел он задать Наталье очередной вопрос, чтобы выяснить некоторые обстоятельства это дела, как она ответила: «Отец возглавляет крупное строительное управление, то самое, где проработал почти двадцать пять лет».

Посмотрев на жену и кивнув головой, Егор не стал задавать больше никаких вопросов. Ему всё стало ясно и понятно.

В середине января 1993 года, уладив все организационные вопросы, Егор Сомов с семьёй отправились в «новое» путешествие – в Киев, которое никак не представлялось в его сознании, кроме как надо!

В первые дни пребывания в Киеве Егор Сомов никак не мог собраться с мыслями, слишком тяжело было окунуться в новую жизнь; да и вопросов от знакомых было очень много, особенно что касалось жизни в Сибири. Много ли медведей ходит по улицам городов и посёлков? Много ли в тех краях осталось людей по части душевного величия? Правда ли, что в задымлённых сибирских городах люди ходят в противогазах? Ну и так далее. На все эти вопросы и многие другие он отвечал с той же иронией, с какой они были заданы. Ничто в этих разговорах его не ущемляло и не раздражало, а напротив, он даже внутренне улыбался; улыбался любопытству и наивности людей. Во всей этой истории его ущемляло и терзало только одно – самолюбие. Он был огорчён тем, что не всё получилось в Сибири так, как он хотел: планы не реализованы, мечты и задумки не осуществлены. В результате утерян интерес не только к жизни, но и к профессии как к путеводной нити, которая вела его много лет к чему-то высокому и значимому. Но в этой ситуации он никого не винил, кроме себя одного. Возможно, от этого он чувствовал себя зверем, попавшим в западню. Чтобы выбраться из неё, нужны были силы, много сил. И их он должен будет найти, в первую очередь, внутри себя. «Конечно, – рассуждал он, – придётся многое пережить, от многого отказаться, но это не должно меня пугать и приводить в уныние. На свете существуют другие, более важные ценности, чем мои желания, – это семья, дети, родные и близкие, и эту ценность у меня никто и никогда не отнимет; во всяком случае, пока я жив». И этому осознанному счастью он радовался, причём радовался как ребёнок.