Соседка засмеялась и направилась вниз по лестнице. Неожиданно, дверь в квартиру распахнулась. На пороге стоял сын. Он оглядел меня с ног до головы и фыркнул:

– Иди переодевайся. Не смей в этом тряпье на улицу выходить. Сама позоришься, так меня хотя бы не позорь. И лицо своё в порядок приведи. Хотя бы помаду купи! Или попроси у кого-нибудь!

Ещё чего. Чтобы я использовала помаду! Да ещё и просила у кого-то! Каждый мужлан на улице будет глазеть на меня и думать, что я непременно для него накрасила губы. Но переодеться определённо нужно. В тонкой ночнушке я совсем замёрзну, пока дойду до редакции.

Вся моя одежда валялась неаккуратной кучей в углу комнаты. Я выбрала тёплое флисовое пальто и шерстяную блузу. На ноги ничего тёплого не нашлось. Пришлось обойтись юбкой и чулками. Хотя бы что-то. Сын заглянул в комнату и, окинув меня пытливым взглядом, удовлетворённо кивнул.

– Хоть на человека стала похожа!– и исчез.

Чулки – подарок на день рождения от одной безответственной лгуньи – оказались неожиданно тёплыми. Вот теперь можно было направляться за жалованием. Денег давали совсем немного, хватало только на еду и оплату квартиры. На еду не всегда. На квартиру всё же приходилось тратиться.

Улицы оказались скользкими и холодными. Все как одна. Получив свой скудный гонорар, у безразличной женщины-секретаря, я решила пройтись до ближайшего рынка. Никогда бы не подумала, что скачусь до такой степени унижения, что торговки будут знать меня не то что в лицо, а по имени.

– О, Мари, вы как всегда элегантны,– усмехнулась тощая бакалейщица с куцым хвостиком соломенных волос. Она покуривала какую-то папироску с тщеславным видом преуспевающего в жизни человека. Вся сутулая, неаккуратная, она будто завидовала моей осанке и красоте. Я бы и взглядом её не удостоила, если бы вдруг в моём горле не возник комок, а ноздри не защипало от знакомого запаха табака.

– Вы тоже, Жанетта,– улыбнулась я.– У вас случайно не будет папироски?

– Держите,– она усмехнулась и протянула мне крепкую мужскую сигарету. Я поспешно вытащила из кармана старую жестянку из-под дорогих папирос, которую использовала в качестве портсигара и, достав оттуда спички, закурила. Как только сигарета исчезла ровно на половину, я затушила её и спрятала в жестянку.

Улыбнувшись Жанетте, я направилась к палатке с овощами и услышала, как та за моей спиной шепчет своей дряхлой подруге, дремлющей у бакалейной лавке на стуле:

– Как можно так вульгарно курить? Выпускает дым из ноздрей…

– Ещё и докуривать не стала, на потом сохранила, мышь церковная!– поддакнула старуха.

– Шесть, пять, четыре, три, два, один,– потихоньку переставало помогать даже это.

Самое время было прикупить продуктов для своих скудных обедов. Глядя на отвратительную картошку, кисловатый привкус который я уже ощущала только посмотрев на неё, я вспоминала изысканные кушанья на приёмах, которые были неотъемлемой частью моей жизни ещё каких-то десять лет назад. От нахлынувших воспоминаний о суаре с шампанским и закусками к горлу подступил комок, к глазам слёзы, а рот предательски наполнился слюной. Хотелось выть от осознания того, что эта жизнь, возможно, уже никогда не вернётся.

Я выбирала лук с наименее ссохшейся кожурой, картошку помельче и подсчитывала, хватит ли денег на маленький кусок заплесневелого сыра на соседнем прилавке. Плесень на этом сыре была отнюдь не свидетельством высокого качества редкого сорта, а лишь ядовитым болотно-зелёным пушком с отвратительным вкусом, раскрывающим все оттенки затхлости и нищенства.

Подсчитав, что денег остаётся исключительно мало – либо на сыр, либо на бисквиты – я отправилась в бакалейную лавку, отдав предпочтение суховатым кругляшам, которые я наверняка буду вымачивать в кофе. Кофе попрошу у соседки. Мерзкая глупая женщина. Уверена, она даже не прочитала в своей жизни ни одного стиха своих великих соотечественников. Какой Беранже, какой Бодлер! Про Рембо или Верлена она даже наверняка не слышала.