Знаю, что он на факультете графического дизайна.

Если говорит, то, как правило, о веб-сайтах и комиксах, разбрасывая уйму завуалированных слов и специфических терминов, побуждая других просить объяснить.

– Кто пойдет завтра к Дугласу? – Дакота упирается локтями в стол и играет бровями, ловя все взгляды поочередно.

– Я нихрена не успею доделать реферат и сделать испанский, – честно заявляет Юнин, и он уже готов к тому, что Дакота обязательно начнет контратаковать.

– Могу подсобить с испаньолой, если дашь потаскать эйрподсы, – вторая фраза от Коди.

Он продолжает опираться на друга, который больше, чем друг, и смотрит исподлобья с плохо скрываемой надеждой. В перерыв перед последней парой в пятницу все в коридоре слышали, что Коди Бертон потерял свои наушники и как громко и нецензурно он жаловался, что приходится пользоваться старыми, а у них «провод мешается во время работы на планшете».

Юнин же все взвешивает и натурально задумывается. Руки на груди, и только ему присущий прищур узких глаз за линзами очков:

– На сколько?

– Навсегда? – Коди делает ставки.

– Как вы, американцы, говорите… – иностранный студент делает вид, что серьезно не может вспомнить, – ах да: кис май эс[1].

– У меня уже есть задница, которую я целую, спасибо.

– Ой, бля-я-я, – Юнин показательно морщится. – Увольте, сколько можно просить.

Лиен наконец веселеет. Заливается только ему присущим смехом. Этот человек крайне смешлив и более адаптивен, если сравнивать с лучшим другом. Ему определенно удалось быстрее свыкнуться со всеми элементами свободы, отличающей американский менталитет от менталитета их родины.

Кто угодно и на расстоянии сообразит, что Юнин с Лиеном очень разные, но друг другу как братья со старшей школы. Цели ставили вместе, вместе их добивались. Сцепились и пронесли дружбу за море – в государство пятидесяти звезд.

Узы, которые не рвутся так просто, бесконечно меня восхищают.

– Если до конца года буду делать за тебя испанский, отдашь наушники? – Не может не вызвать внутренней улыбки и то, как ожил Коди Бертон, настроившись так серьезно на перспективный бартер.

Я отвлекаюсь на их возбужденные переговоры и потому не сразу смотрю туда, куда не нужно, не должно, неправильно. Куда получается постоянно смотреть вопреки моему желанию.

Солнце наконец сменяет угол и переключается на синюю рубашку графического дизайнера, очевидно, открывая недавнему пленнику несколько больше пространства для осмотра.

Открывает тебе.

Подводит меня не только солнце. Подводит и возбужденный Коди, когда меняет позу и подается к столу.

Самое худшее во всем этом – то абсолютное отклонение от нормы, которое происходит в моей голове, когда ты совершенно случайно смотришь другу за спину, врезаясь взглядом в чудака с факультета философии и психологии.

Мне выпадало многое на пути. Серьезное и страшное. Смехотворное и безобидное.

Разное.

Но я был свободен от наркотического дурмана в мыслях. Такого, когда и ванилин исчезает, и вкус орехового крема, и скупость зимы за окном. Когда ни есть, ни слышать, ни сосредоточиться.

Мне не сложно догадаться, что я слишком часто бывал человеком, чтобы не начать впитывать присущие ему законы, картины мира и особенности натуры. Знаю, что земная эволюция всегда корректирует вымирающие виды, чтобы помочь им адаптироваться и существовать в изменчивом мире.

Возможно, она решила, что пришло время склонить меня к полиамории. Человеческий удел, который не вызывает у меня ничего, кроме отторжения, и претит всей сути моего народа.

А я не хочу склоняться. И реагировать вот так не хочу тоже.

Только звукам без разницы. Они все равно тонут, глохнут, смазываются.