Вскоре все радости Вашингтона, о которых я рассказывала в первой главе, затмили густые облака, сгустившиеся на политическом горизонте.

Президентская кампания закончилась, и людям Юга стало совершенно ясно, что только в борьбе они могут обрести свою судьбу.

Отделение южных штатов, как по отдельности, так и в совокупности, безусловно, являлось следствием избрания м-ра Линкольна. Его приход к власти при почти полном отсутствии альтернативных кандидатов, был недвусмысленным воплощением желания бомонда Новой Англии отстранить помещиков Юга от всякого участия в управлении их общей страной.

Я не буду пытаться защищать институт рабства, от самого названия которого коробит британское общество, но вскоре стало ясно, что освобождение негров не входило в планы северян, то есть той части населения, которая захватила верховную власть, поправ все основные права. Рабство, как и многие другие уродливые формы общества, когда-нибудь исчезнет, но для Конфедерации южных штатов его час еще не настал. Можно ли считать, что народ, который предпочитает рабство свободе, повзрослел настолько, что сделался более пригодным для последней? Между тем, кому лучше – илоту Юга, или «свободному» негру Севера – смиренному рабу южного помещика, или сопротивляющейся жертве федерального призыва на военную службу?

И здесь я должна немного отклониться, чтобы задать вопрос двум великим писателям, которые в прошлом были ярыми сторонниками мгновенной отмены рабства. Успокоился ли дух Дяди Тома? Снится ли ему его последний сон? Признают ли миссис Х. Б. Стоу и м-р Лонгфелло, что своей репутацией мученика герой обязан творческому гению и буйной фантазии? Или они будут как и раньше утверждать, что чернокожий раб Конфедерации, действительно достоин искреннего сострадания?

Первым борцом за свободу – я говорю совершенно ответственно, и, несмотря на то, что это кажется парадоксом – была Южная Каролина. Это – рабовладельческий штат, но именно Южная Каролина положила начало борьбе за свободу. Вскоре к ней присоединились и другие штаты. За одним штатом следовал другой – и Союз распался. Затем мы узнали о падении Форта Самтер и заявления м-ра Линкольна, адресованного штату Вирджиния. Он потребовал от нее вооружить 75 000 человек и вступить в бой со своим братским государством. Он посеял зубы дракона, и вскоре пожал такой урожай, какой из таких семян может вырасти только весной.

Вирджиния отреагировала немедленно и произвела необходимую мобилизацию, но она не стала под «Звезды и Полосы». Она стала под «Звезды и Брусья», эмблему Юга, именно ему солдаты Вирджинии присягнули на верность. Когда-то звездно-полосатый флаг любили и уважали, но теперь, когда Союз опозорил себя, флаг Конфедерации занял его место.

С того памятного момента этот флаг был окроплен кровью многих тысяч, смерть коих по причине столь праведной была справедливо вознаграждена честью и почитанием, которые ожидают мучеников:

На призывных пунктах царил вполне соответствовавший ситуации энтузиазм. Седоволосые, сутулые старики и юноши, все, способные держать в руках оружие, сильные и слабые, богатые и бедные, сплотились вокруг нашего нового стандарта и, преисполненные чувством долга, были готовы либо умереть, либо вернуться с победой. Именно таким, охваченным всеобщим волнением я увидела Мартинсберг по возвращении из столицы, и – о! какой разительный контраст являли собой сцены, увиденные мной в моем родном городе с теми, которые я только что оставила позади себя в Вашингтоне! Моя зима прошла в вихре праздников и всякого рода развлечениях, а лето обещало быть тревожным и страшным.