На работе дело пошло споро. Бойцы красного культфронта, отсталое крестьянство и другие несознательные элементы тамбовщины к новой, невиданной досель, жизни приобщаются. Вон, оказывается, как народ при советской власти живёт! На колхозных нивах колос гнётся, коллективисты на работу, как раньше на престольный праздник с песней ходят, в новых рубахах обряженные – всё сатин да батист. Это, наверное, только здесь, у нас, нищета из всех углов топорщится, зубами клацает. А где-то – живут люди!

Сергей динамо крутит, Василий у проекционного аппарата белым снопом света из тьмы непроглядной сладкую жизнь выхватывает, за артистов речь держит – где надо, шуткой отойдёт, где надо горечью обольётся. Народ доволен. Молодцы ребята!

Пока Василий киноаппаратуру налаживает, платочком окуляры протирает, его помощник Сергей, Настёнкин брат, билеты продаёт. Денежки, вот они – в шапке! Никакого потайного баловства. А если что и когда скалымят, то это – Распутину, жеребцу-захребетнику на овёс. Коняга к водке хоть и равнодушен, а тоже кушать хочет. С питьём проблемы не было, а вот с овсецом иногда случались и перебои. Тогда по дороге сенца из стожка одинокого надёргают – ешь скотина!

Иной раз Распутин так их рысью прокатит, что поутру в голове, как наковальню поставили.

Но лошадь, хоть и тварь безъязыкая, а сознание имеет мужское, товарищеское. Если в какой неурочный час ездоки и вздремнут в повозке, Распутин сам дорогу знает: возле районного дома культуры ногу к ноге приставит и тихонько подоржёт – вставайте, мол, вот она, конюшня ваша!

Разгрузятся, сделают профилактику аппаратуре и себе, а к вечеру снова в дорогу, снова счастливую жизнь высвечивать из гущи беспросветных будней.

Едут они так. Дорога неблизкая. Василий и начнёт откуда-нибудь сбоку про Настёнку спрашивать, интересоваться о девичьей жизни.

Серёга отмахивается – живёт чего там? Тоже по деревням обитает, только всё больше пёхом, прививками, гигиеническими просвещениями занимается. Гулять некогда.

А чего спрашивает? Пришёл бы, она по субботам завсегда дома.

– Заходи к празднику, сам увидишь. Чёрт гривастый! – прикрикивает на Распутина Сергей, тот, нехотя, переходит на бег затем снова, меланхолично подёргивая головой, перестаёт пылить, и таратайка опять покачивается в летнем мареве.

– Как же, придёшь к вам! Отец твой зверюгой на меня смотрит. Небось, выгонит, – вправляет разговор в нужное русло напарник.

– Ну, может, и выгонит. А волков бояться, так и в лес не ходить.

– Ну, что ж, приду как-нибудь.

На другой день в гости пришёл один, без Сергея. Галстук лопатой, кожаный пиджак конопляным маслом натёр, сапоги из-под утюга светятся, как лампы на праздник – подковки о половицы цокают. На всякий случай встал под матицу. Кланяется:

– Здравствуйте!

– Здоровей видали, – недовольно пробурчал в разлапистые усы хозяин дома, даже не предложив гостю табурет. – Чего пришёл? Вроде праздника никакого нет, а ты без делу по дворам шатается.

Хозяйка глаза отводит, неудобно за мужа, а перечить не может. Не положено.

Гость с ноги на ногу переминается, сапоги проклятые кожей скрипят. Сердце – тук-тук-тук!

– А я к Сергею Степановичу. Он мне по работе нужен. – А сам глазом из прихожей в горницу заглядывает. На что-то надеется. А вдруг из-под божницы оттуда розовый бутон зацветёт. Настёнкина улыбка засветится. Чудеса не только в сказках случаются.

– Ишь, какой вежливый! По имени-отчеству собутыльников величать начал. Нету его! Небось, сам знаешь, где он в эту пору гнездо свил, стервец. Вы с ним – одна шайка-лейка. И нечего тут придуриваться. Чего стоишь? Дай пройду!