Ее трудно представить юной и совсем невозможно – счастливой, подумал Тура, внимательно разглядывая мать убитого. При таком имени![4] На ней вечное клеймо страдания. А теперь сын погиб…

На вопросы Артыкова отвечала односложно: «да», «нет», неостановимо и беззвучно плакала. Когда раздавался телефонный звонок или кто-то входил в кабинет, она затихала, поднимала глаза на Туру – ей казалось, что сейчас скажут: ошибка случилась, все неправда, что вам тут наговорили про сына. Но опровержение все не поступало…

– Куда он поехал? Зачем? Знаете? – настойчиво расспрашивал Тура.

– Нет.

– Сабирджон говорил вам, что собирается уехать из Мубека?

– Нет.

– После освобождения все время проживал с вами?

– Нет.

– Уезжал?

– Да.

Их постоянно прерывали. На телетайп поступала информация о подозрительных машинах и водителях, выявленных на трассах, результаты проверок лиц, состоящих на учетах.

Тура говорил с сотрудниками, снова расспрашивал Артыкову, а в голове гудела и билась одна-единственная мысль: выход один – как можно скорее найти убийцу, иначе за него отвечу я…

Он положил на стол чистый лист и, не прерывая допроса, поминутно вписывал в него новые, приходившие на ум зацепки и версии.

«Предъявить Артыковой одежду и вещи сына…»

«По случаю чего Артыков купил коньяк? Выпивал ли он? Если да – что пил? Почему деньги – рублями?»

«Посмотреть рабочий план Пака на день». Халматов хотел сделать это сразу, но не успел. Надо заняться этим по окончании разговора с матерью Сабирджона.

– Куда ездил ваш сын? Вам известно?

– В Гулистан, в Ургут.

– Зачем?

– К товарищам.

– С которыми отбывал наказание?

– Да.

– Подолгу отсутствовал?

– Дня два-три.

– Деньги были у него?

– Я давала. Сто рублей.

– Какими купюрами?

– По десять, по пять. Одна купюра – пятидесятирублевая…

– Вы где работаете?

– Воспитателем. В детском саду.

– А образование?

– Пединститут. Факультет дошкольного воспитания…

Он снова внимательно всмотрелся в сморщенное личико. Нет, она не такая уж старая. Просто невезение придавило…

– Сын не говорил вам о том, что ему грозят? Хотят мстить?

– Нет. К нему все хорошо относились. Когда его арестовали, соседи даже верить не хотели. Думали – произошла ошибка… – Она снова заплакала.

Около двадцати трех с громким металлическим лязгом разошлись внизу створки автоматических ворот, открывая въезд во двор. Тура подошел к окну, постоянно закрытому из-за работающего кондиционера, откинул штору.

Машины въехали уже во двор, затормозили у подъезда, захлопали, как передернутые затворы, дверцы автомобилей, из которых вылезали, потягиваясь и разминаясь после долгой дороги, люди в штатском и форменных мундирах.

Начальник управления с Назраткуловым встречали гостей у лестницы, облицованной мрамором. Ответственный дежурный отдал рапорт, и все направились в здание.

Комиссия из Ташкента приехала…

Халматов вернулся к столу, женщина продолжала плакать. Правильнее, конечно, было с самого начала отказаться от разговора с ней, перенести допрос на утро, но у Туры не было надежды на то, что утром ему позволят это сделать. Время истекало.

Он позвонил в кабинет, где сидели оперативники:

– Как у нас с чаем?

– Как раз подумали о вас, устоз, и вы звоните!

Алишер Гапуров внес заварной чайник с пиалами.

«Индийский», – по запаху определил Тура. Алишер готовился к свадьбе, а пока чай с будущего свадебного стола тихо перекочевал в отдел.

– Пейте. – Алишер застенчиво улыбнулся. Ставя чайник, по традиции приложил руку к груди.

– К свадьбе-то чай останется? – усмехнулся Халматов.

– Хватит! Ровно через неделю вас ждем. Не забудете? Вы наш гость!

– Не забуду!

«Мы ведь с Корейцем собирались к нему. – Паку нравился Алишер. – Обидно, что и этого парня из кишлака перемелет наша мельница, – подумал Тура. – Или выгонят, или станет лукавым лицемером. Как его родственник. Чингизидом…»