За аквариумом, рыбьим кормом, работой воздуходувки постоянно следил комендантский старшина.

Струйки кислородных пузырей бисерными гирляндами рассекали толщу воды, колыхалась на дне среди ракушек подводного альпинария темно-зеленая трава. Аквариум непрерывно булькал, пыхтел, сопел, издавал слабое шипение.

Туре был противен аквариум. Он был уверен, что это не воздух сипит, а золотые рыбки трудно, по-стариковски дышат…

И сейчас генерал задержался около аквариума и сказал Type через плечо, не оборачиваясь:

– Готовился в отпуск… Вот и уезжай. Я задним числом подпишу твой рапорт. К утру тебя не должно быть в Мубеке. Тогда я, может, смогу отстоять тебя перед министерством. Хотя, сам понимаешь, найдутся многие, кто потребует твоей крови… Пиши рапорт на мое имя и сматывайся…

Тура понял – дела плохи. Даже хуже, чем он думал сначала. Генерал предлагал ему вариант, на который – Эргашев и сам понимал – Халматов не мог согласиться.

– Не подходит, – покачал головой Тура.

Генерал оторвался от рыб, повернулся к нему. Сказал – как мог – мягко:

– Случившемуся уже придана широкая огласка. Завтра экстренная коллегия министерства. Уголовное дело поведет прокуратура республики. К нам направили комиссию, она уже в дороге. Отправляли людей как на фронт – прямо из кабинетов, не дали зайти домой собраться.

Тура тихо, но твердо сказал:

– Я не могу уехать сейчас. Я не должен этого делать.

– Это ты должен решать сам, – развел руками Эргашев и пошел к лестнице. Тура по-прежнему держался чуть позади – генерал не отпускал его. – Я тебе предложил максимум того, что могу сделать. Короче: против тебя возбудят уголовное дело. А ты знаешь, что я тебя люблю и плохого совета не дам…

– Нет. Меня не поймут. И я сам себя перестал бы уважать. Вы извините, устоз.

Кабинет начальника управления был угловым в конце второго этажа.

Они шли по широкому коридору, обитому деревянными панелями, в слепом колыхании люминесцентных ламп, и все встречные в этот поздний час сразу же включались в прерванную в «Чиройли» детскую игру «замри!». Спиной к стене. Смирно. Руки по швам. Пятки вместе. Носки врозь. Кто в головных уборах – ладонь правой руки к виску.

Эргашев, кивая, проходил мимо, и только пять шагов спустя следовала немая команда – «отомри!». И сотрудник мчался дальше. Потому, что сегодня никто не ходил здесь шагом – только бегом, торопливой рысью, суетливой побежкой.

Генерал резко остановился, и Тура от неожиданности чуть не ткнулся ему в плечо.

– Ты понимаешь, что твои дни в управлении сочтены?

Тура неопределенно пожал плечами:

– Может быть. – И спросил как можно ровнее: – Кем? Кто он, этот таинственный счетовод, что счел мои дни здесь? Назраткулов?

Эргашев сердито махнул рукой:

– Да ладно! Назраткулов! Ха! Он просто пресмыкающийся змей! Я десять Назраткуловых на тебя не поменял бы!..

Они подошли к дверям приемной. Эргашев вдруг положил Type на плечо руку, и Халматов вздрогнул – никогда генерал себе такого не позволял.

– Твое последнее слово?

– Остаюсь, – сказал, отводя взгляд, Тура.

– В этом случае я ничем не смогу тебе помочь, – вздохнул Эргашев.

– Я сам позабочусь о себе. Наконец, Кореец хоть и в тяжелом состоянии, но жив. Когда-то он придет в себя и что-то объяснит.

– Должен тебя огорчить. Пак, не приходя в сознание, скончался. Он уже в морге…

Тура, как от удара, отшатнулся, а Эргашев, скрипнув зубами, тихо сказал:

– О мертвых горевать нет смысла. Их нет. О живых надо думать…

Тура не ответил, и генерал сухо, теперь уже официально предупредил:

– Без моего разрешения домой сегодня не уходи, я вызову!

Около двадцати двух доставили мать убитого – Артыкову Мухаббат. Худенькой сморщенной женщине на вид можно было дать и сорок, и пятьдесят.