С каждым днем становилось теплее и теплее. Уже все ходили в костюмах, сбросив зимние пальто и шубы, а самые смелые одевались совсем легко в рубашки и платья. Его прогулки с дедом, бабушкой и кузенами продолжались ежедневно с завидной точностью и пунктуальностью. Он уже понимал и прислушивался к разговорам на улицах и дома, взрослых и детей. Все чаще звучали тревожные слова: немцы, фашисты, война.

Однажды, во время прогулки по городу с дедом, в субботу, они зашли в странный храм, куда мама его еще не приводила. Купола этого коричневого храма не были украшены крестами. Перед входом в собор дедушка поцеловал какую-то золотую табличку с надписью и попросил сделать тоже внука. После небольшой паузы мальчик согласился.

Они вошли в темный, после яркого весеннего солнца зал, освещенный свечами.

В зале не было никаких украшений, картин, скульптур. На возвышении выделялась только кафедра, за которой стоял священник в черной одежде и в черной шляпе на голове, как у деда. На кафедре лежала большая толстая раскрытая книга. Его окружали одни мужчины. Женщин не было видно. Все были в темных одеждах с галстуками, в черных шляпах или в странных черных маленьких тюбетейках, как у узбеков, только поменьше и, сплошь черные. Все мужчины стояли в центре зала рядами вдоль скамей и с очень серьезным видом читали вслух на каком-то гортанном языке черные маленькие книжечки, которые они держали в руках. Язык, на котором читали мужчины, очень напоминал язык его родных в Ташкенте. Это бал древний еврейский язык иврит, забытый большинством западных евреев, говоривших на идише – плохом немецком.

Только еврейские священники, раввины, знали и говорили на иврите. На нем читали молитвы.

После яркого солнечного майского дня в этом мрачном соборе (синагоге) мальчику было тесно, душно и страшно. Хотелось поскорее выбежать на улицу. Однако дед не торопился уходить. В мальчике назревал протест. Свободный от всех условностей и религий наш герой громко крикнул:

«Эй, вы, зачем вы здесь молитесь, ведь Бога нет! А на дворе светит ярко солнце. Все идите на двор!».

Все обернулись к входу на звук звонкого детского голоса. Дед Моисей стоял на входе, держа за руку своего младшего внука. Хорошо, что внук свой страстный призыв прокричал по-русски. Почти никто и не понял его крамольных слов. Все сочли это за милую детскую шалость и улыбались симпатичному мальчику, пришедшему в храм с дедом Моисеем, которого все здесь знали и уважали.

Все обошлось мирно. Воистину, мальчик не знал, что творил. И суровый и милостивый Господь Израиля его простил. И потом, в течение долгой жизни мальчика, много раз ОН спасал его от больших бед и даже самой смерти.

Пролетел май, закончились занятия в школе. Стало очень тепло. Наступило лето, июнь 1941 года. Дети часто сами, под руководством Давида, или с кем-либо из взрослых ходили купаться на реку, на песчаную отмель. Вода в Немане была необычно теплой для мальчика, привыкшего к обжигающей ледяной воде горной реки. Он подолгу находился в воде, наслаждаясь ее ласкающей теплотой и песчаным пляжем.

В один из таких солнечных дней, когда дети баловались в воде и загорали на песке пляжа, неожиданно на пляже появилась очень взволнованная мама. В белом платье и туфлях на каблуках она не походила на пляжных отдыхающих, а ее деловая и быстрая походка выдавала напряженное волнение. Когда сын заметил маму, быстро приближавшуюся к ним, он сразу почувствовал ее волнение и побежал на встречу. Мама обняла его и строго сказала по-русски: «Немедленно собирайся, и идем домой». Он знал, что в таких случаях спорить с мамой бесполезно. Мама подошла к детям, обняла и расцеловала каждого из них, сын последовал ее примеру, вызвав недоумение у кузенов и кузин, особенно Ривки, которая сильно расстроилась. Но мама всем приветливо улыбнулась, помахала рукой и, наскоро попрощавшись, они очень быстро направились к дому Стрельцов. По дороге домой мама молчала и сказала только одну фразу: «Мы немедленно уезжаем домой. Папа зовет».