Столь разительные отличия в культуре мышления Н. М. Ядринцев видит в том, что ум великоросса формируется под влиянием историкотрадиционного воспитания, а ум сибиряка – непосредственно-натуральной дрессировки. За умонастроением великоросса, пишет А. П. Щапов, стоит продолжительный тысячелетний исторический опыт, отчасти влияние европейски образованного класса. Умонастроение характеризуется забывчивостью всякой исторической традиции, утратой поэзии и отсутствием всякого идеального чувства и поэтической мечтательности. Сибиряки большей частью, указывает Щапов, забыли всю древнерусскую старину, все эпические сказания и былины великорусского народа, даже большую часть великорусских верований или суеверий, примет, обрядов увеселительных[13].

Они забыли не только вынесенную из России историю, но и свою собственную. При этом считают себя русскими, а к коренным русским относятся как к иностранцам. К судьбам России сибиряки холодны, поэтому любые политические или прочие события там не возбуждают в сибиряке особого патриотизма. В сознании русского сибиряка граница между «мы» и «они» проходит по «Уральскому камню»[14].

Таким образом, в оценочных работах по изучению творчества А. П. Щапова того же периода (С. Шашков, В. Вагин, Н. Козьмин и др.) мы видим неоднозначный подход к выводам об этнокультурных характеристиках русских сибиряков: большинство уклонилось от критических оценок, ограничившись выводами о недостаточной изученности вопроса[15].

В продолжение изучения проблемы исследователи советского периода иногда возвращались к описанию характеристик русского населения Сибири, но только в целях изучения единых черт культуры всего русского народа. Работы 1930-х гг. в большинстве своем, согласно постулатам советской идеологии, выполнены в критических оценках выводов воззрений А. П. Щапова на этническую историю русской Сибири. В работах 1930–1950-х гг. русское население Сибири представлено в составе русского этноса в единстве истории, социального развития и культуры. Так продолжалось более 25 лет…

Качественный прорыв в изучении русских Сибири был сделан по итогам полевых антропологических исследований 1960–1964 гг. в работе «Русские старожилы Сибири: историко-антропологический очерк». До сих пор она продолжает быть настольной книгой сибиреведов. Отбросив «описательную эмпирику» А. П. Щапова и его последователей, участники комплексных исследований доказали наличие выраженных особенностей локальных культур и иных локальных вариаций физического типа русских старожилов. Факторами изменений названы места выхода переселенцев, локальные особенности климатической адаптации, роль изоляции, варианты метисации русских и автохтонного населения. В очерках описаны антропологические типы 12 локальных конвиксионных групп сибиряков. Авторы делают вывод: «Русские Сибири, несмотря на то, что пришли из разных районов России и в одних случаях смешивались с местным населением, а в других нет, характеризуются некоторыми общими чертами. У сибиряков более крупные размеры лица и носа. Каждая категория русского сибирского населения имеет некоторые свойственные только ей черты»[16]5.

Воздействующие природно-климатические факторы, исторические и социально-политические условия наполняли окружающую среду иными, чем в Европейской России, характеристиками. Иной тип взаимодействия человека с объектами и явлениями окружающей среды формировал новое содержание ценностей субъективной картины мира, иные традиции, обычаи и обряды, иные стереотипы поведения.

Тип старой постройки. Дом старожила В. В. Седельникова, выстроен в 1858 г.