«Говоря о характере русского сибиряка, нелишне повториться, что с самого начала его формировала народная вольница. Колонизация Сибири прежде всего была народной, и раньше тех, кого правительство направляло „по выбору“ и „по указу“, сюда пробирались отряды „вольноохочих“. В Сибирь шли люди, уходившие от ограничений и притеснений и искавшие свободы всех толков – религиозной, общественной, нравственной, деловой и личной. Сюда двинулись и те, кто не в ладах был с законом, чтобы скрыться в зауральских глубинах от наказания, и те, кто искал справедливого общинного закона, который бы противостоял административному гнету, и те, кто мечтал о сторонушке, где бы вовсе не водилось никаких законов. Рядом с авантюристом шагал праведник, рядом с тружеником – пустожил и пройдоха. Религиозный раскол XVII века двинул в Сибирь десятки тысяч самых крепких, самых стойких духом и характером людей, которые отказались признать церковные и государственные нововведения и предпочли им уход из мира в неприступную глухомань. Еще и теперь в наших лесах находят их поселения, где человек в языке, обычаях, верованиях, в одежде и способах существования остался таким же, каким он был триста лет назад. Можно удивляться фанатичности этих людей, но нужно удивляться и их жизнестойкости и твердости, выходящих за границы наших представлений об этих понятиях…»
Распутин В. Г. Сибирь, Сибирь… // Сибирь без романтики. См.: https://www.4italka.ru/dokumentalnaya_ literatura_main/publitsistika/416521/fulltext.htm
Нельзя не заметить в этом населении некоторых своеобразных умственных и нравственных черт, более или менее заметно отличающих его от психического настроения великоросского и малорусского народов.
Российский человек более развязан в своих суждениях, чем сибиряк. У него умственный кругозор большею частью шире, эмпирические знания разнообразнее, рассудочные способности более культивированы и развиты, рассказы разнообразнее и живее, речь обильнее, витиеватее и выразительнее, с большою примесью слов книжного языка, хотя часто и своеобразно употребляемых.
Сибиряк, наоборот, первобытнее, менее развязан в суждениях. Ум его менее развит и гибок. Логические приемы его мышления менее развиты, ассоциации идей не так многосложны, как у великоруса – какого-нибудь новгородца или ярославца. Углубленность в себя приобретает черты закрытости, сдержанности. В сибирском народе рассудок преобладает над чувством. Н. М. Ядринцев говорит, что холодно-рассудочная, практическая расчетливость сибиряков или преобладающая наклонность к реалистическому и положительному взгляду на вещи подавляет в них всякое идеалистическое умонастроение[11].
Сибиряки более утилитаристы и материалисты, чем мистики и идеалисты. При всей некультурности ума внутренний анализ, хотя и в простых и грубых формах, не чужд сибирякам, но происходит он не в нравственной сфере, а в нем намечаются признаки реалистического утилитарного направления мысли. Эта черта характера проявляется и в языке. Сибирский разговор ленив, холоден, без легкомыслия, нетягуч и малословен, как бы с числом и весом. Сибиряк привык не раскрываться собеседнику, взвешивать каждое слово, по привычке пропускает глаголы, оживляющие мысль[12].
Следы местного умонастроения обнаруживаются также в том, что сибирское население на многие традиционные учреждения или принципы и правила смотрит гораздо свободнее и смелее, чем великоросский народ, руководствуясь более натуральными чувствами, потребностями и побуждениями. Так, по замечанию Щапова, простонародье весьма свободно относится к гражданским бракам или свободному сожительству, руководствуясь исключительно влечением чувства и страсти, в то время как в России это явление воспринимается однозначно как блуд.