Дома меня ждало письмо. Старый приятель, сделавший стремительную карьеру в столице, получил назначение в наш город и прибыл вступить в должность. Приглашал зайти вечером, в частном порядке, без чинов и условностей. Я машинально написал учтивый ответ и отправил его с соседским мальчишкой. Мне не хотелось никого видеть.

Когда он вернулся, якобы с рынка, то я выбранил его и сразу сообщил, куда и кем я зван отобедать. Немедленно понял, что смалодушничал – мне хотелось, чтобы он поскорее передал это известие. Авось испугаются и не станут меня хватать. По крайней мере, отложат на день-другой. Стало стыдно, и я даже хотел остановить его, когда он увильнул под каким-то мнимым предлогом – пошел делать донесение. Но я удержался: одно дурное решение не исправить иным, не менее дурным. Или мне по-прежнему было страшно? Он вернулся быстро, обрадовался, что не последовало никаких расспросов, и стал тщательно приводить в порядок мой костюм. В дело пошли платяные щетки, какие-то тряпки. Такой старательности за ним никогда не водилось. Если бы я уже не знал о предательстве, то заподозрил бы измену в тот самый миг. Но эфес у шпаги он действительно отчистил до блеска.

Я вышел из дома пораньше, еще было светло. Мне хотелось поскорее выбраться из четырех стен, ощутить под ногами неровности булыжной мостовой. «На сегодня ты свободен», – бросил я у самой двери. Он не обрадовался и не испугался. Значит, подумал я, сегодня меня не заберут. Можно не терять аппетита. Хотя тут же пришло в голову, что его поведение ни о чем не говорит. Пешка – она на то и пешка, чтобы ничего не знать. Ему-то они станут отчитываться в самую последнюю очередь.

Сделав несколько кругов по городу, я убедился, что за мной никто не идет. Спасибо и на том. Видать, не такая уж я важная птица. И стоит ли пугаться понапрасну, раньше времени? Тут, наконец, мое настроение улучшилось и я сразу направился в немного отдаленный, но зажиточный квартал, где остановился мой приятель. По-видимому, чтобы не привлекать лишних глаз – каков, однако же, политик! Самая короткая дорога была через старое кладбище.

Люди речной долины богатели, плодились и строились быстрее, чем умирали. Поэтому город еще в незапамятное время охватил приют покойников в цепкое кольцо, расползся во все стороны тесными рядами домов, оставив в своем чреве обширную зелено-серую – в зависимости от времени года – проплешину за неглубоким рвом, над которым нависала хилая решетка. Я без труда ее одолел, сделал шаг и остановился. Из глубины разросшихся кустов на меня пахнуло маслянистым, густым мраком.

Место, что и говорить, не самое приятное. Но хотелось отомстить себе за проявленную давеча трусость. К тому же бояться мертвых выходило не с руки: живые, как обычно, оказывались страшнее. Стараясь не провалиться в свежевырытую яму, я споро преодолел полкладбища и почти в самом центре наткнулся на усыпальницу со знакомым именем. Перед ней стояла конная статуя почти в полный рост, не мраморная, из дешевого серого камня.

Голова всадника была отбита и лежала в стороне, на земле. Наверно, мальчишки напроказничали. Или молния. Я перелез через низкую ограду и, ни о чем не думая, приставил голову обратно. Сначала получилось косо, потом я нашел нужное положение, и гордый нос покойника уставился ввысь. Но без толку – голова стояла нетвердо. Я присмотрелся. Из шеи торчал короткий штырь с неровной поверхностью. Плохая работа – наверно, металл треснул при обработке. Закрепить вручную было нельзя. Требовались раствор да известь. Иначе первый же порыв ветра навсегда обезглавит мертвеца. Так еще можно поправить, а разлетись камень на куски? Я помедлил, снова взялся за шершавые уши, снял голову со штыря и положил ее у подножья монумента. Пусть родственники заботятся о ремонте. Я подумал об усопшем. В общем, он сам был во всем виноват.