Когда Рая в растерянности поднимает взгляд вверх, чтобы на третьем этаже отыскать Валеркины окна, она замечает его самого. С сигаретой в зубах, но зато без майки, он стоит на балконе и ухмыляется.

– Что потеряли? – кричит он, заметив её взгляд, и прежде, чем Рая успевает справиться с внезапно подступившим чувством стыда и ответить, добавляет: – Не коньки твои случаем?

Егор удивлённо переводит взгляд с Раи на балкон и обратно.

– Ты живёшь с Соловьёвым?

Да, и его хлебом не корми, дай покурить на балконе раздетым.

– Долгая история, – бросает она через плечо и во весь голос кричит: – А что, если их?

Валерка наклоняется, опираясь на перила, и вместе со стыдом за собственный поступок и надеждой на то, то сумка с коньками сейчас у него в Рае просыпается ещё и любопытство: неужели ему не холодно?

Она замерзает даже в пальто.

– Ну, если вы ищете коньки, то я могу подсказать, где их найти. – Он делает последнюю затяжку, а потом щелчком отправляет окурок в полёт. – Или даже вернуть их. Но тогда тебе придётся готовить на нас обоих… Неделю. И сходишь со мной по магазинам, поможешь выбрать куртку. И мусор будешь выбрасывать. Хотя нет, с мусором тебе доверять, похоже, нельзя.

Рая закатывает глаза. Валерку она обожает и ненавидит одновременно, хотя обожает, конечно же, больше.

К стыду, надежде и любопытству присоединяется облегчение: да, коньки у него (пусть и непонятно, почему ей это так важно, если ещё четыре часа назад она собиралась заканчивать, или даже была уверена, что закончила).

Чувствуя себя почти замечательно, Рая протягивает руку и хватает Егора за рукав. Яркая ткань его свободной куртки оказывается скользкой под пальцами.

– Пойдём, – говорит она. – Заберём у Валерки коньки, выпьем чаю.

Егор не спорит и не сопротивляется (с чего бы?), вообще соглашается довольно охотно, и на третий этаж они, конечно, взлетают без лифта. Это, наверное, к лучшему, потому что стоять в тесном лифте рядом с ним Рая бы, наверное, застеснялась. Есть в нём что-то такое, что заставляет кровь приливать к щекам, пусть прежде ни на одном совместном соревновании она этого и не замечала.

Прежде, на их совместных соревнованиях они толком и не общались. Так, только «привет» или «пока», максимум – общие фразы о погоде и состоянии льда, ну и, конечно, поздравительные объятия на пьедестале: в этом году на национальном юниорском первенстве Егор и Злата стали вторыми, в прошлом году были третьими, волей-неволей приходилось пожимать руки и обниматься.

Интересно, а глаза во время этих поздравлений у Олега и Златы блестели? Можно было уже тогда, по их взглядам, улыбкам, прикосновениям догадаться о том, как всё будет?

Если бы только она, Рая, была немного умнее, или немного проницательнее, или хотя бы иногда выходила за пределы своего мирка (выдуманного, теперь очевидно), где у них с Олегом было идеальное взаимопонимание и идеальное же взаимодействие. Теперь выдуманный мирок разрушен, и взаимодействия нет никакого, а взаимопонимание… оно вообще было?

Валерка открывает им двери и грациозно сдвигается в сторону, давая пройти. Он уже успел натянуть футболку, белая, с каким-то замысловатым рисунком, тонкий трикотаж выделяет рельефные руки, а треугольный вырез открывает ключицы.

Ключицы у Валерки покрыты веснушками. Как и высокие скулы.

– Привет, Веснушка, – недолго думая говорит ему Рая.

Он только вздёргивает бровь, дружески обнимая её, и тут же протягивает руку Егору. Довольно неловкая скульптурная композиция прямо посреди узкого коридора, благо, существование её длится недолго: уже через несколько секунд, избавившись от верхней одежды и обуви, они проходят на кухню.