Наверное, так работает их совместная брошенность, одно на двоих горе, одинаковый секрет, одинаковая проблема.

– Как ты? – спрашивает Егор, и, учитывая картошку в его руках и стекающий с неё соус, который он торопится поймать губами, вопрос звучит вовсе не так серьёзно, как мог бы.

Потому, наверное, и ответить получается очень легко.

– Не знаю.

Любой другой человек решил бы, что за «Не знаю» скрывается нежелание что-либо говорить, или даже обычное хамство – мол, ишь ты, какая фифа, её спрашивают, а она даже не общими словами отмазывается, а откровенно воротит нос, но Егор не ощущается «любым человеком». У них одна на двоих невидимая сфера, отсекающая всё лишнее, и бургер вот был один на двоих, да и общая ситуация тоже.

Забавно.

Забавно, как может случиться: люди, которых ты знала годами, оказываются совершенно чужими и остаются у тебя за спиной, а человек, с которым до этого ты пересекалась только на соревнованиях и вряд ли за всё эти встречи услышала от него больше десятка дежурных «приветкакдела», сверкает грустными глазами из-под пушистой светлой чёлки и честно говорит:

– Я тоже не знаю.

Вымышленные кадры из вымышленного фильма: они стоят плечом к плечу в узком пространстве, отражаясь в висящем напротив зеркале, и не решаются посмотреть друг на друга, а потом, когда их взгляды всё же встречаются, просто неловко пожимают плечами – и им не нужно ничего говорить, всё и так ясно.

Совершенно очевидно и удивительно страшно одновременно.

– Бред такой, – роняет Егор, рассматривая кусочек курицы так, будто от того зависит по меньшей мере спасение мира. – Как будто не со мной происходит.

Если смотреть исключительно на проходящих мимо людей и одновременно пытаться ни о чём не думать, то да, с Егором можно и согласиться. Честно говоря, с ним даже хочется согласиться, но неестественный, отвратительно яркий свет слепит глаза, и назло ему Рая не собирается жмуриться.

– Увы, – говорит она, содрогаясь всем телом. – Именно с нами.

Егор грустно улыбается.

– Могла бы и подыграть. Притвориться. – Звучит как дружеская подколка, ни больше, ни меньше.

Пожав плечами, Рая отправляет в рот очередную порцию картошки. Она, кстати, удивительно вкусная, особенно со сладковатым соусом терияки (который, положа руку на сердце, не очень-то похож на настоящий соус терияки, но всё равно ужасно хорош), а вот кола, первый глоток который она делает только сейчас, далеко не так хороша.

– Кривишься так, как будто у тебя там в лучшем случае водка.

– А хотелось бы горячего шоколада.

Она отставляет стакан, и он тут же попадает в руки Егора. Он зажимает полосатую трубочку между сухими, обветренными губами, и Рая не может отвести глаз от его лица, подсвеченного искусственным светом торгового центра. Наверное, так пристально разглядывать невежливо и неприлично, да и за годы соревнований (они могли не пересекаться на юниорских гран-при и кубках России, но как минимум раз в год сходились на юниорском первенстве трижды подряд) она должна была на него насмотреться, запомнить, но то, что происходит сейчас, ощущается как первая настоящая встреча и не смотреть невозможно.

У него светлые волосы, которые, как Рае кажется, обязательно должны оказаться мягкими на ощупь, и тёмные глаза, в которых тепло в равной степени смешано с безнадёжным отчаянием, и парочка родинок на щеке, и целая россыпь – на шее, сползают под воротник олимпийки. Широкие плечи, и длинные пальцы, и ноги тоже длинные: Егор вытягивает их, не боясь, что кто-то запнётся, потому что кто, в самом деле, может попасть в их личную сферу?

Молчание между ними затягивается, но всё ещё не ощущается неуютным, и Рая изучает взглядом изгиб его шеи, когда Егор вдруг, откашлявшись, говорит: